Она встала и засмеялась коротким смехом.
– Случилось, видишь ли, так, что ему понадобились деньги. Сто крон. Я сказала, что дам их ему. А между тем я не имела даже представления о том, откуда я их достану. У папы я не решилась попросить больше ни одного эре, я и так истратила слишком много денег. И вот я пошла и заложила кое-что… мои часы, золотой браслет и то кольцо с бриллиантами… такое старинное… Ты помнишь, с множеством мелких розочек на большом щитке? Боргхильд ужасно разозлилась на то, что это кольцо не досталось ей, – ведь она старшая из нас, – но бабушка самым решительным образом заявила, что это кольцо она отдает мне. Да, так вот я с раннего утра отправилась закладывать все эти вещи. Я пришла как раз в ту минуту, когда ломбард только что открыли. Я была там в первый раз, и мне было ужасно неприятно. Но зато я получила необходимую сумму для Ханса. Я сейчас же отправилась к нему с деньгами. Он спросил, где я раздобыла деньги, и я откровенно сказала ему. Тогда он поцеловал меня и сказал: «Дай мне закладные билеты, котенок, – так он всегда называл меня – и деньги также». Я ему отдала все. Я думала, что он собирается выкупить мои вещи, и сказала, чтобы он не смел этого делать. Я, видишь ли, была растрогана до слез его деликатностью. «Ничего, – сказал Ханс, – я все это устрою иначе». И он ушел. А я осталась у него ждать. О, я так была растрогана, ведь я знала, до чего ему нужны были деньги. И я твердо решила на следующий же день снова все заложить для него. Я так расчувствовалась, что решила сделать все, чего бы он ни потребовал от меня. Наконец он вернулся… Знаешь, что он сделал? – Франциска засмеялась сквозь слезы. – Он выкупил вещи из городского ломбарда и заложил их в частном. Там ему гораздо больше дали… Ну, весь этот день мы с ним кутили. Шампанское и все прочее. А потом ночью я сидела у него, и он играл мне. Боже, как он играл! Я лежала на полу и ревела. Я готова была забыть весь свет, лишь бы он играл, да еще для меня одной! О, тебе не понять этого, так как ты не слышала, как он играет. Иначе ты поняла бы меня. А потом… потом произошла ужасная схватка!.. Мы боролись не на жизнь, а на смерть. Но мне все-таки удалось вырваться от него. Боргхильд еще не спала, когда я возвратилась домой. Платье мое было разодрано. «Ты похожа на уличную девку», – сказала мне Боргхильд. «И ты этим кончишь», – добавила она. А я только засмеялась. Было пять часов утра.
С минуту Франциска помолчала, а потом продолжала тихо:
– И знаешь, в конце концов я отдалась бы ему. Но тут мешало одно обстоятельство. Иногда он мне говорил: «Черт возьми, ты единственная приличная девушка из всех, которых мне случалось встречать в жизни. Кажется, нет такого мужчины, который мог бы покорить тебя. Право, я, кажется, уважаю тебя, котенок»… Нет, ты подумай только, он уважал меня за то, что я не хотела исполнить того, о чем он просил и умолял меня и за что он грозил мне! А мне так хотелось исполнить его желание… я готова была на все, лишь бы доставить ему удовольствие, но я не могла пересилить себя. Если бы я только могла решиться… Но он всегда пугал меня своей грубостью… а потом я знала, что у него были другие женщины… Ах, если бы он не наводил на меня такого страха, то, пожалуй, я еще могла бы… Но тогда я навсегда пала бы в его глазах. Вот потому-то я и порвала с ним в конце концов. Раз он требовал от меня такого, за что потом презирал бы меня, то…
Она крепче прильнула к Йенни.
– Но ведь ты все-таки любишь меня, Йенни?
– Ты это хорошо знаешь, дорогая моя Ческа!
– Ты такая милая, Йенни… Поцелуй меня… И Гуннар также милый. И Алин тоже. Нет, я теперь буду с ним поосторожнее, – ведь, пойми же, я вовсе не желаю ему зла. Может быть, я еще выйду за него замуж. Что же делать, раз он так влюблен в меня. Я знаю, что Алин никогда не был бы груб. Не правда ли? А потом… у меня мог бы родиться ребеночек. И, ты знаешь, я должна еще получить кое-какие деньги. А он такой бедный. Мы могли бы жить за границей. Я работала бы всегда. И он также. Право, на всех его работах лежит отпечаток благородства и изящества. Вот хотя бы взять его барельеф с играющими мальчиками… А эскиз памятника Альмквисту [1]? Правда, в композиции нет ничего оригинального, но Боже, до чего все благородно, изящно, выдержанно… до чего пластичны фигуры…
Йенни улыбнулась и слегка провела рукой по мокрой от слез щеке подруги.
– Да, да… Как я была бы счастлива, если бы могла так работать! Ах, Йенни, что мне делать, раз у меня постоянно болит голова и сердце! Да и глаза иногда болят. О, Йенни, я чувствую смертельную усталость!
– Но ведь ты знаешь, что говорит доктор? Все это только нервное. Если бы ты вела себя благоразумно…
– Ах, все это я хорошо знаю! Так уверяют доктора. Но хуже всего то, что меня обуял какой-то страх… Вот ты говоришь, что у меня нет влечения, нет чувства. Но и в другом отношении я какой-то выродок. Всю эту неделю я была настоящей ведьмой. Я сама хорошо это сознаю. Но дело в том, что мною овладели злые предчувствия, и я ждала чего-то ужасного. Вот видишь, мои предчувствия оправдались!
Йенни молча поцеловала ее.
– Ну, а что касается этого Грама, то я постараюсь загладить свое невежливое обращение с ним. Я буду с ним любезна, я буду стоять на голове, чтобы только доставить ему удовольствие. Ну, Йенни, ты не сердишься на меня больше?
– Нет, Ческа, нет!
– Скажи, кстати, – спросила Франциска с улыбкой, – как и когда отделалась ты наконец от этого Грама? Я решила, что в лучшем случае он пошел за тобой сюда и спит у тебя на диване.
Йенни засмеялась:
– Нет, он проводил меня в Авентин, там мы слегка позавтракали, и он уехал домой. Кстати, он мне очень нравится.
– Господи, помилуй! Йенни, ты просто ненормальна! Уж не влюбилась ли ты в него?
Йенни с улыбкой покачала головой:
– Ну, это было бы, пожалуй, безнадежно. Он, разумеется, влюбится в тебя, если ты не будешь с ним поосторожнее.
– Тут уж ничего не поделаешь. Все они в меня влюбляются, и Бог знает, почему. Но зато это скоро у них проходит. А потом они на меня злятся.
Послышались шаги по лестнице.
– Это Гуннар! Я пойду на минутку к себе, вымою лицо… С этими словами она шмыгнула в дверь, где столкнулась с Гуннаром, мимоходом поздоровалась с ним и исчезла.
– Ты уже встала, Йенни? А впрочем, ты всегда бодра и в тебе никогда не заметно усталости. Ты, конечно, проработала все утро? А что она? – и Хегген кивнул по направлению к двери Франциски.
– Нехорошо. Бедняжка!
– Я прочел про это в газетах. Я только что был в клубе. Покажи мне свой эскиз. О, да это очень хорошо! Право, Йенни…
Хегген долго рассматривал картину, повернул ее к свету.
– Очень хорошо! Чувствуется сила и уверенность… А что, она опять плачет?
