– Лучше скажите, можете ли вы идти так далеко? Ведь вы нехорошо чувствуете себя?
– Вот ходить-то для меня и полезно. «Пожалуйста, двигайтесь как можно больше», – говорит мне вечно Гуннар… Это Хегген.
Она болтала безостановочно и время от времени бросала на него быстрый взгляд, чтобы узнать, занимает ли его ее болтовня. Они пошли по новой дороге вдоль берега Тибра. Вода казалась совсем желтой среди зеленых берегов. Над темным лесом на Монте-Марио висели перламутровые облака, а среди вечнозеленых деревьев там и сям серыми пятнами выделялись каменные глыбы вилл.
Франциска поздоровалась с одним полицейским и сказала, поворачивая к Граму свое смеющееся лицо:
– Подумайте, ведь этот человек сватался ко мне! Я часто гуляла здесь и болтала с ним. И он сделал мне предложение. Сын владельца табачной лавки также делал мне предложение. Йенни ужасно бранила меня, – она уверяла, что я сама виновата в этом. Может быть, я и вправду виновата.
– По-видимому, фрекен Винге часто бранит вас. Она, должно быть, очень строгая мамаша?
– Йенни? Нет, строга только, когда это необходимо. Ах, если бы она раньше принялась за меня! – сказала она с глубоким вздохом. – Но, к сожалению, до сих пор никто не был ко мне строг.
Хельге Грам чувствовал себя очень легко и спокойно в обществе Франциски. В ней было что-то мягкое, женственное – в ее походке, голосе, в лице под широкополой мягкой шляпой. В сравнении с ней Йенни Винге казалась ему не особенно симпатичной. Она была слишком самоуверенна, глаза у нее были слишком светлые… и потом у нее был ужасный аппетит. Ческа же сказала ему, что бывают дни, когда она почти ничего не ест.
Как бы продолжая вслух свои мысли, он вдруг сказал:
– Должно быть, фрекен Винге принадлежит к числу тех молодых девушек, которые никогда не теряют уверенности в себе.
– О, в этом не может быть сомнения. Характер у нее есть. Вот посудите сами. Она с юных лет любила живопись. А ей пришлось стать учительницей. Ах, как ей тяжело жилось! Да, теперь этого по ней не видно. Она такая сильная, она сейчас же оправляется. Но когда я впервые встретилась с ней в рисовальной школе, то была поражена ее замкнутостью. Гуннар говорит, что она как бы забралась в раковину. Там мне так и не удалось сойтись с ней. Я познакомилась с ней ближе только здесь. Мать ее во второй раз вдовеет… ее зовут фру Бернер… у нее еще трое маленьких детей от второго мужа. И, подумайте, все они ютились в двух маленьких комнатках. Йенни спала в крошечной каморке для прислуги, она выполняла всю домашнюю работу, в то же время училась и помогала матери, чем только могла. Прислуги у них не было. Йенни была так одинока, у нее не было ни друзей, ни знакомых. Она привыкла в неудаче замыкаться в себе, но зато, когда счастье улыбается ей, она широко раскрывает свои объятия для всех, кто может нуждаться в ее помощи.
У Франциски разгорелись щеки, и она посмотрела на Хельге широко раскрытыми глазами:
– Вы знаете, что говорит Йенни? Она говорит, что во всяком несчастье, которое обрушивается на человека, виноват он сам. И если человеку не удается воспитывать свою волю так, что он является господином своего настроения, то лучше всего ему застрелиться. Так говорит Йенни.
Хельге улыбнулся, глядя на оживленное лицо. «Говорит Йенни», «говорит Гуннар» и «у меня была подруга, которая говорила»: Боже, до чего она юна и доверчива!
Они вошли на мост. Франциска остановилась и облокотилась о парапет. Выше по течению реки, под буро-зеленым берегом высились стройные трубы завода, отражаясь в желтой, быстрой реке. Вдали, позади волнистой равнины, смутно вырисовывались серо-желтые Сабинские горы со снежными вершинами и синими ущельями.
– Нельзя ли здесь где-нибудь достать вина? – спросил Хельге.
– Скоро станет холодно… но мы можем все-таки посидеть немного, – ответила Франциска.
Она повела Хельге на небольшую полукруглую площадку позади моста. Там в маленьком садике была остерия, в которой они и расположились. Под голыми вязами стояли скамья и несколько соломенных стульев. За садом зеленел луг, а по другую сторону реки к самому небу вздымались горные вершины.
Франциска сорвала ветку с куста бузины. На ней были уже побеги, но их побило морозом и они почернели.
– Так они борются всю зиму, то распускаются, то увядают, но когда наступает весна, то оказывается, что они ничуть не пострадали от всего этого.
Она бросила ветку на стол, а он взял ее и не выпускал из рук.
Им подали белого вина. Франциска разбавила свой стакан наполовину водой и едва прикасалась к нему губами. Вдруг она умоляюще улыбнулась и сказала:
– Не дадите ли вы мне папироску?
– С удовольствием, если только вы думаете, что это не повредит вам.
– Ах, я теперь почти вовсе не курю. Да и Йенни из-за меня бросила курить. Впрочем, я думаю, что сегодня она вознаградила себя за воздержание. Она ушла с Гуннаром.
Франциска улыбнулась при свете вспыхнувшей спички:
– Только, пожалуйста, не говорите Йенни, что я курила.
– Будьте спокойны, – я не скажу.
С минуту Франциска задумчиво попыхивала папироской.
– Знаете, – сказала она наконец, – мне ужасно хотелось бы, чтобы Йенни и Гуннар поженились. Боюсь, что из этого ничего не выйдет. Ведь они всегда были такими хорошими друзьями. А при этом условии не так-то легко влюбиться. Не правда ли? Трудно влюбиться в человека, которого давно уже хорошо знаешь. К тому же они так похожи друг на друга, а для супружества необходимо, чтобы характеры были различные. Вы знаете, Гуннар сын бедного тор-паря из Смоленене. У него в доме была такая нужда, что он отправился в Христианию искать работу, когда ему было всего девять лет. Он поселился у своей тетки, занимавшейся глажением. Ну, вот он и занялся разноской белья. А потом попал на завод. Всему, что он знает, он научился сам. Он очень много читает, потому что интересуется всем и хочет дойти до самой сути всего. Йенни говорит, что он забросил живопись. Вот теперь он увлекся итальянским языком и в короткий срок выучился ему так основательно, что может уже свободно читать газеты, и книги, и стихи также. Йенни такая же. Чему только она ни выучилась, и лишь потому, что это интересует ее!
Начало быстро смеркаться. Лицо Франциски выделялось белым пятном под темной шляпой. Она умолкла и задумалась.
– Как вы любите ваших друзей, – сказал тихо Хельге.
– Да, это правда… Но мне хотелось бы, чтобы все люди были моими друзьями. Мне хочется любить всех. Не знаю, понимаете ли вы меня? – Она произнесла это очень тихо и глубоко вздохнула.
Хельге Грам вдруг наклонился и поцеловал ее маленькую руку, белевшую на столе.
– Спасибо, – сказала Франциска. Они посидели еще немного.
