— Заткнись! — сдавленно выкрикнула Полина и, швырнув в него тряпкой, кинулась в детскую. Спрятаться. Успокоиться.
Но отсидеться не удалось. Не прошло и получаса, как заявилась «мама». Вернув Марку забытый телефон, пошла по комнатам — придирчиво осматривая каждый уголок. Благо, что вёдра-тряпки Полина так и не успела убрать, и можно было смело ссылаться на уборку.
— …А денег тебе постоянно не хватает потому, что ты отвратительная хозяйка, уж извини, — ни с того ни с сего развела свекровь руками, словно продолжая давний разговор. — Можно работать и сутками напролёт, и совершенно забыть о семейных обязанностях, причём не только как матери, но и жены! А в результате так и продолжать вязнуть в бесконечных долгах. Я не знаю, почему бабушка не научила тебя элементарным вещам — экономии и благодарности. Может, у вас, там, в деревне, и так сойдёт — а в городе нет! И, похоже, твоим воспитанием всё-таки придётся заняться мне. И тебе придётся прислушаться, потому что я тоже, знаешь ли, не семижильная, терпеть это потребительское отношение! Тем более что ты обнаглела настолько, что даже перестала принимать людей, которых я к тебе присылаю! А среди них, заметь, есть очень полезные и влиятельные экземпляры! Не уважаешь их? Значит, не уважаешь и меня! И очень зря!
— Просто у меня всё расписано, а они приезжают, когда хотят. Я вынуждена принимать сначала тех, кто платит, а ваши люди не желают ждать и уезжают, — смутилась под её напором Полина. — А потом ещё и жалуются…
— Вот-вот, — кивнула свекровь. — Вот я и говорю, обнаглела ты! Много на себя берёшь! Значит так, со следующего месяца начнёшь вести тетрадь расходов. Я хочу видеть, куда ты тратишь деньги.
— А чеки надо будет собирать? — осторожно съязвила Полина. — И что делать с оптовкой, там ведь дешевле, чем в магазине, но частники в основном с машин торгуют, без бумажек. И сколько у меня будет на личные расходы — на прокладки, там, например? И можно ли будет покупать Машке конфеты? И сколько? И почём?
— Если скажу собирать чеки, будешь и их собирать, — ядовито, но вежливо улыбнулась свекровь. — А если решу, что мне нужно вмешаться и начну расписывать тебе статьи расходов, значит, будешь им следовать. Мы с Марком, знаешь ли, не богадельня, чтобы сирых и убогих приживать. Тем более что ты этого и не ценишь…
После того, как она наконец-то уехала, Полина закрылась в ванной и как следует проревелась.
Было тошно от самой себя, от своей беспомощности и зависимости. Хотелось одного — прямо сейчас собрать Марусю и сбежать, но сковывал страх, что это может ударить, прежде всего, по самой Марусе. Так же, как когда-то давно ударило по Полине бегство бабушки. Ведь бабуля хотя и хотела как лучше, и делала всё, чтобы Полина не чувствовала себя ущербной… Она всё равно чувствовала. Хотя и не сразу, конечно.
Поначалу, когда ты ребёнок и в одних трусишках и босиком гоняешь с оравой таких же чумазиков — это одно, но чем старше, тем сильнее проявляется контраст деревни из окружения и города в крови. Презрительное «городская» в спину, за то, что отказываешься есть вяленую рыбу из которой только что, при тебе, пацаны выковыривали палочкой опарышей. За то, что самогонку пробовать отказываешься, за то, что в тринадцать лет ещё не «ходишь с мальчиком» Да много чего ещё!
А потом Полина приехала учиться в город, и всё повторилось с точностью до наоборот — теперь она слыла деревенщиной за то, что в грязную погоду поначалу надевала галоши или за то, что на пары брала с собой бутерброд — простой хлеб с маслом, а не шла обедать столовскими горячими пирожками и пиццами. А ещё «кофе» иногда по привычке называла «кофий» — как говорили у них в деревне, и не брезговала дешёвой подработкой — мытьём полов, например. Или что в свои шестнадцать всё ещё оставалась девственницей. В общем, тоже — много чего ещё, по мелочам. Даже Марк сразу же почувствовал, что она деревенская, и просто чудо какое-то, что именно это его в ней и привлекло! В отличие от свекрови, которую, похоже, именно это больше всего и раздражало.
Все эти годы Полина упорно старалась стать «своей», городской, и уже давным-давно ею стала — но в глубине души всё равно так и чувствовала себя приживалкой. Умом понимала, как это глупо, но всё равно комплексовала. И это и злило, и расстраивало. Как будто внутри неё жила маленькая, в чём-то виноватая девочка, с которой никак не удавалось договориться!
А ведь не пойди бабушка тогда на поводу у своих страхов и останься в городе — всё могло бы быть иначе!
Вот так же и с Марусей теперь. Ну как можно вот так просто взять и уйти? Во-первых, Марк ей всё-таки отец, а во-вторых, квартира-то его! И если Полина не потянет съёмное жильё, придётся ехать к бабушке в деревню, а там ни садика, ни школы уже не осталось. Ни работы. Не говоря уж о стремительно стареющем и спивающемся населении. В идеале — бабушку бы сюда перевезти, а не наоборот…
А ещё, ну если уж смотреть правде в лицо, Марк прав, она действительно виновата в том, что недодаёт ему. Ему же с самого начала нужно было больше. И если поначалу она старалась соответствовать его запросам, то со временем погрязла в рутине и заботах, и муж отошёл на второй план. Другие мужики в таких случаях постоянных любовниц заводят или по проституткам шляются, а этот всего лишь в сети развлекается. Противно, конечно, и обидно, но… Лучше, чем если бы в реале, так ведь?
Постаралась вогнать себя во «всё будет хорошо» и, вроде, даже слегка успокоилось, но в душе всё равно тревожно ныло.
Глава 11
За три недели вынужденного простоя мужики соскучились по работе. И по деньжатам, само собой, тоже. Им теперь даже в воскресенье было в радость выйти. Да и сам Руслан ещё на подъезде к сервису, в районе оптового рынка, почувствовал, как нутро скрутило от предвкушения. Потому что вот это всё — машины, гаражи, въевшийся в кожу мазут и запах железа — и есть его жизнь.
Вот Лорик, например, любит завести разговор о поиске себя, о предназначении. Маетно ей в проводницах, разлюбила она это дело, поезда уже на дух не переносит, терпит из последних сил — и дорогу, и пассажиров, и коллег, а куда ещё себя приткнуть не знает. Тренинги какие-то проходит, курсы, а толку — ноль.
У Руслана же всё проще — с раннего детства, словно ключевая деталь механизма, он встал на своё место и с тех пор из обоймы не выпадал.
Правда, однажды вышибло силой, да так вышибло, что, сидя на обувном производстве, выть хотелось от тоски по железу и механизмам — но и там всё выправилось. Потому что железо и механизмы, к счастью, есть везде. Были бы руки и голова.
Снаружи, возле ворот, его поджидал сплошь тонированный «Икс шестой» Мансурова. Ну что ж, если не гора к Магомету, то Магомет к горе. И не то, чтобы Руслан считал себя горой, но видать, Мансурову действительно очень надо.
Расшаркиваться и приглашать его на чай Руслан не стал, лишь кивнул мимоходом и сразу пошёл к себе. По пути обратил внимание на «новьё» — «Ауди-80», припаркованную на территории сервиса. Сильно покоцанная, местами гнилая. Навскидку — девяносто третьего — девяносто четвёртого года, даже модный в то время цвет «брызги шампанского» скорее всего оригинальной заводской покраски. Руслан остановился возле неё, заценил масштаб. Работы предстояло много, но вся интересная, можно сказать, творческая. Для души.
Заглянул в распахнутые настежь ворота первого ангара:
— Влад, здоров! Восьмидесятую кто поставил?
Из ямы под брюхом белого «Хёндая» показалась голова в засаленной бандане, протянулась для пожатия перепачканная рука:
— Здоров, Рус! Виталик какой-то вчера вечером пригнал. Сказал, сам с тобой свяжется. Маленький такой, шнырявый.
— Понял. Ладно, давай.
— Там ещё это, Кирилл две бочки масла заказал и расходников насобиралось. Проплатить надо, чтобы к концу недели пришли.
— Понял. Бодряков не наведывался?
— Да вроде нет. Не видал.
Руслан отошёл в сторону, набрал СМС:
«Виталь, здоров! Заценил твой раритет. Знатный. По срокам пока не скажу, а по цене чуть позже, как пробью по запчастям»
