- Я не настолько жесток. Предпочитаю не доставлять лишних страданий, - преспокойно ответил профессор и взял в руки вилку. - К тому же вы пока не давали никаких оснований так с вами поступать, да ещё после излечения Владыки.
- Даже если в результате он умрёт?
Профессор на мгновение замер с недонесенным до рта кусочком стейка. Меня пронзил жуткий, абсолютно пустой взгляд, словно там, внутри, внезапно никого не осталось.
- Это... Действительно было бы нежелательно. Но благодаря вашей клятве мы будем уверены, что это не злой умысел. Волхов, допивайте своё молоко и ешьте спокойно. Вас в любом случае оставят в живых и даже при памяти.
- Потому что у меня клятва о неразглашении?
- Потому что Орден Золотой розы поднимет крик, и от Фогруфа останутся лишь воспоминания. Как и от репутации Аунфлаев.
- Спасибо, успокоили, сэр. Прям гора с плеч свалилась, - пробормотала я. – Я никогда никого не лечил от безумия. Это не моя специальность! А если у меня ничего не получится? А если я сделаю только хуже? И даже если получится… Сколько было в нашей истории случаев, что строителей, которые строили крепости с тайными ходами…
Неожиданно на макушку опустилась тяжёлая тёплая ладонь. Она неуверенно, как-то неумело провела до затылка. На мгновение пальцы зарылись в кудри, мягко надавили на кожу, и вниз по позвоночнику побежали мурашки. Я замерла на полуслове, как испуганный суслик, и ладонь тут же исчезла.
- Перестаньте забивать голову глупостями, Волхов, - невозмутимо сказал профессор. – Вы не строитель, а истинный целитель и уникальный специалист по человеческой магии. Вы связаны очень жёсткой клятвой, которая не позволит вам сказать ничего лишнего, даже если вы этого пожелаете. Вы ребёнок. И все эти преимущества вам прекрасно известны. Никто вас не убьёт. Вы ценнее живым.
Он сидел с таким видом, словно ни на секунду не отрывался от стейка с овощами, а его рука в волосах – моя галлюцинация.
- И поэтому я все осенние каникулы просидел в темнице Фогруфа. Аунфлаи хотели заполучить меня в своё личное пользование. Чтобы я вылечил Владыку взамен на нормальное отношение или место в бруидене. Да, я ценный приз, - я горько улыбнулась. – Сколько раз я буду отбиваться от подобных предложений, профессор? Даже пусть и не Аунфлаи… Ведь и другие захотят меня себе.
- Возможно, сейчас вам в это трудно поверить, но не все бруидены такие, как Аунфлай, - профессор аккуратно отрезал ещё кусочек стейка. - Волхов, вы опять дёргаете брови. Допейте молоко и займите чем-нибудь руки. Сплетите себе браслет или подвеску.
Я отвела руку от лица и схватила стакан. С последним глотком тепло разлилось по каждой клеточке тела. На голову опустилась полупрозрачная золотистая вуаль спокойствия. Натянутые струны нервов ослабели, и мысли перестали метаться испуганными тараканами, а плавно и стройно поплыли аккуратными вереницами кораблей. Я выдохнула и приступила к ужину. Не хватало только расслабляющей музыки, и чтобы руки…
Да, впервые за год мне захотелось сесть за фортепьяно. Сыграть что-нибудь по нотам или вспомнить любимые мелодии. Многие ведь так и не появились на свет. Та же тема из «Титаника» или бал Воланда. Целый пласт русских песен о войне тоже.
После ужина профессор взял в руки книгу и устроился в гостиной на кресле у окна. И очень удивился, когда я провела рукой по крышке пианино и спросила:
- Оно рабочее?
- Я не держу в доме сломанные вещи, если вы не заметили. Вы умеете?
- А вы разве нет?
- Оно принадлежало моей матери. Она пыталась научить меня, я даже когда-то мог сыграть пару гамм, но мой интерес быстро угас. Сейчас я вряд ли даже ноты сумею прочитать, - профессор, не вставая, потянулся к книжному стеллажу и достал из нижнего ящика несколько нотных тетрадей.
Я их пролистала. Мелькнули знакомые имена Моцарта, Сальери, Вивальди… О, этот Вивальди тоже написал Времена года!
Я открыла крышку, положила руки на клавиши и в качестве разминки, чтобы вспомнить, сыграла «К Элизе» Бетховена. Неожиданно, но пальцы слушались прекрасно, словно порхали по клавишам несколько лет без перерыва. То ли издержки эльтской физиологии, то ли кручение магических фиг всё-таки дало положительные плоды. Звучало немного не так, как как я привыкла, но звук у пианино был хороший, чистый. Чудный инструмент.
Комментариев со стороны профессора не последовало, даже когда я несколько раз сбилась. Это позволило осмелеть. Я сыграла все знакомые мелодии из нот. Когда отзвучали последние аккорды «Зимы» Вивальди, раздался задумчивый голос профессора:
- Волхов, я вас уже боюсь.
- А? - я вынырнула из разбора «Лета» и удивлённо обернулась. - Почему?
- Я не могу представить, как можно было освоить все ваши умения всего за тринадцать лет жизни. Да ещё на таком уровне.
«А я ещё петь умею и танцевать тоже», - завертелось на языке. Вряд ли профессор оценил бы танец живота от тщедушного пацанёнка. Да и вообще... Поскромнее нужно было быть. Зачем сразу всё сыграла, спрашивается? Обрадовалась, что пальцы хорошо слушаются, что ноты помнятся, и понеслась душа в рай прямо на глазах изумлённой публики. Вот так и раскрывают шпионов.
- Я же не всё сразу учил, - пожала я плечами. - Сначала музыкальная школа, потом секция самообороны и только потом углублённый курс медицины. Домашним делам и рукоделию меня учили мама с бабушкой в свободное время. Да и мелодии я выбирал знакомые.
- Ваши композиторы писали ту же музыку?
- В восемнадцатом веке наши миры почти не отличались, - я снова дёрнула плечом. - Различия начались с девятнадцатого. И без нот я могу сыграть песен десять от силы.
В качестве примера взяла тему из фильма о Титанике. Мелодия помнилась отлично. Профессор послушал и спросил:
- И даже ничего не пытались сочинить самостоятельно?
- Пару раз, - честно призналась я. - Но мелодии простенькие и вертелись в голове лет с пяти, так что особого достижения в этом нет.
Сыграла первое творение. Профессор резко выпрямился.
- Как это называется?
- Голос степи.
- Очень знакомо звучит. Я определённо где-то её слышал.
- Да, все так говорят. Это же народные мотивы. Половина русских напевов на них построена.
- Очень может быть, но...
- А это колыбельная.
Я заиграла вторую, и профессор поперхнулся словами.
- Волхов...
Я обернулась и резко отдёрнула руки от инструмента. Профессор напрягся, склонился, словно перед прыжком, вцепился в подлокотники кресла так, что ногти продрали обивку. Лицо застыло белой маской. В чёрных огромных глазах пылало что-то неопределимое и пугающее. Испуганное.
- Эту мелодию я точно знаю, - медленно сказал он низким, чуть шипящим голосом и немного расслабился, когда музыка затихла. - Это ритуальная песнь, а не колыбельная.
Я уставилась на него, как баран на новые ворота. Ритуальная песнь? Моя колыбельная? Впрочем, а чего я удивляюсь? Писк аппаратов жизнеобеспечения являлся регулярно. Так что знакомые мелодии – ещё один плюс к версии о выдуманном мире.
Профессор Хов продолжал смотреть на меня, как чёрт на сбежавшее привидение.
- А что за ритуал, что вас так перекосило?
- Её поют после жертвоприношения на алтаре Владычицы. На ухо жертве. У каждого рода своя мелодия.
Мне стало нехорошо.
- Только не говорите мне, что это...
- Мелодия моего рода, - подтвердил Хов.
* * *
Как и все эльты, Корион очень любил музыку, хотя за свою долгую жизнь так и не освоил ни материнское пианино, ни традиционную для бруидена Гвалчгвин виолончель. Как-то не хватило времени на это. Пианино по-прежнему находилось в доме больше из уважения к памяти о длинных вечерах, в которых блистательная Алисия Хов учила гаммам своего нежеланного, но любимого сына. Впрочем, иногда к нему заглядывали Аунфлаи, и тогда Изольда на слух играла что-то мелодичное и неизменно печальное. С её уходом Корион подумал, что пианино теперь замолчит насовсем. А исправному инструменту нехорошо стоять безмолвным гробом, да и мать хотела, чтобы её любимое пианино звучало. Правда, её желание касалось внуков и этого дома, а не объявления о продаже. Но тут появился новый жилец и спустя неделю открыл крышку инструмента.
