Странный вопрос. Мужик, но не мой…
— Ты думаешь, ему баба не нужна будет? Ты не боишься его потерять? Тут половина Москвы за мужиками охотится. Думаешь, этих баб наличие в доме сына остановит?
— А вашего сына тоже не остановит? — обомлела я от такого заявления.
— Он мужик. Когда им припрет, им пофиг! Как вы говорите! — выплюнула свекровь. — Не будь ты дурой! Ну ради чего ты брак на кон ставишь?
Я не могла сказать, ради чего… Ради своей будущей семьи с кем-нибудь другим. Хотя сама в это особо не верила. Просто понимала, что не могу больше дышать с Владом одним воздухом. Понимала всеми частями тела, даже мозгом!
— Я подумаю, Любовь Львовна! — сказала я и допустила роковую ошибку.
Через два дня мать Влада без предупреждения свинтила в Ярославль.
— Я знаю, что ты злишься на мою мать, — оправдывался сын. — Но что я могу сделать? Привязать ее к Москве? Так она за лето ещё больше мозг Ярику вынесет, какая ты плохая мать. Пусть сидит до сентября в Ярославле.
Не надо ничего объяснять. Любовь Львовна уехала, чтобы я одумалась. Нет, болезненное решение принято и обжалованию не подлежит. Через месяц я выхожу на работу в питерский офис. Влад не господь бог, не владелец и даже не совладелец фирмы, просто глава отдела продаж. Держать под меня место не будут. Ярослав поживет на даче. Со мной. Папа вечно в разъездах. А одного в двенадцать лет оставлять в квартире рано.
— Не поедешь в Питер, поедешь в Ярославль, — поставил Влад сыну ультиматум, и Ярослав собрал чемодан.
Правда, другой — не в Питер. Мы решили съездить на две недели в Болгарию, где у нас напополам с Машей была квартира. Влад не раздумывая взял отпуск. Ему будет не хватать детей, очень не хватать, но что поделать! Вместе нам больше не быть, хотя по всему видно, что Влад уверен в обратном, поэтому поддерживает любое мое решение. Или я ошибаюсь — просто мы, как цивилизованные люди, расходимся тихо и мирно. С криком, конечно, и с боем, но только со стороны Ярослава.
— Может, он еще успокоится? — пожимал плечами его отец.
— Может… Хотя маловероятно. Нужно будет еще поехать в Испанию…
— Ты уже сама, ладно? Я не могу прогуливать работу.
Ах, вот оно как… Прогуливать… Прогуливают лишь школу и институт.
— Вы что, оба прогуливаете? — спросила тетя Таня, мать Джека, когда мы со Шлангом вошли в больничную палату.
Юрка не предупредил, что приведёт меня, и она не успела сделать радушное лицо, хотя я и не ждала его. Да и вообще не смотрела на мать Джека — только на него самого.
— Ну и рожа у тебя, Шарапов… — выдал Шланг, когда тетя Таня поспешно вышла из палаты.
Я никогда не была в сельской больнице — все обшарпанное, шесть человек, в основном старики, но Джек, наверное, был не в том состоянии, чтобы скорая везла его в Питер. Или парамедики привязаны к месту — откуда вызвали, туда и приехали. Нос заклеен, щека тоже, башка забинтована, под глазами синяки, рука в гипсе. А я всего этого не заметила вчера… Да и он, похоже, тоже. Шок не дал почувствовать боль.
— Что с рукой? — спросил Джек.
Я подняла ее, как регулировщик поднимает палочку.
— Ушиб, но мать меня из дома иначе не выпускала.
— Как она вообще тебя выпустила… — усмехнулся он горько.
— Ну… Попробовала бы она меня остановить…
Шланг подвинул мне стул, и я села. Рухнула — коленки вдруг затряслись, и я больше ничего не могла сказать, только ресницами хлопала, чтобы не разреветься.
— Как долго тебя тут продержат? — пришел на выручку Юрка.
— Десять дней, как положено…
— А потом?
— Суп с котом, — буркнул Джек и отвернул голову к стене.
— Джек, это же не твоя вина, — нашла я пропавший голос. — Если только административное за вождение без прав…
Он молчал.
— Они же разбираются еще, да? — вмешался Юрка, чтобы я не сказала чего-то лишнего.
Джек молчал.
— Хочешь, чтобы мы ушли?
Снова молчит. На нас все смотрят. Нас все слушают. Может, это его и смущает.
— Пойдем, Юр. Всем нужно отдыхать, — сказала я тихо и встала.
Только громко, стул подо мной поехал. Джек повернул голову — уставился на меня каким-то совсем отсутствующим взглядом.
— Спасибо, что пришли, — обратился он за раз к нам обоим.
— Ему тяжело и больно, — прошептал Юрка в коридоре, чтобы не было больничного громкого эха. — Когда я вчера с ним говорил, Джек брякнул, что мог избежать столкновения, но не сделал этого. И он совсем не уверен, что не виноват… Ну и вообще… Ты же понимаешь… Если бы водила не окочурился…
— Что ему может за это быть? — я еле сумела задать этот ужасный вопрос.
— Понятия не имею. Но не посадят. Это точно! Дядя Володя не допустит такого. Вообще сказал, что Джек дурак, что не позвонил ему первому…
— Первым делом мы в Скорую позвонили…
Вот и закончился коридор, началась лестница. Я держалась за перила, чтобы не упасть. Казалось, что болят и ноги — даже сильнее руки. Тетя Таня стояла подле окошка регистратуры. Лицо ее стало еще серее.
— Быстро же вы, — выплюнула она нам под ноги.
Потом взглянула на меня.
— Женя не виноват, — сказала я пересохшими губами.
— Конечно, Женя не виноват, — проговорила его мать сухо и тихо, делая ко мне шаг. — Это ты виновата. Шалава!
Пощечина была звонкой, и сначала я даже не почувствовала боли. Она пришла, когда Юрка влез между нами. Он задел мне плечо, и я поняла, что оно тоже болит.
— Вы чего… Они же любят друг друга…
Ответа от матери Джека я не услышала. Уже выскочила на улицу. Чуть не скатилась со ступенек и успела добежать аж до калитки, когда Шланг меня нагнал. Я рухнула ему на грудь и разрыдалась в голос.
— Ну ты-то зачем… — пытался он меня утешить, грубо, но зато от всего сердца.
— Ничего не говори Джеку, — сказала я уже в его машине. — Ему нельзя сейчас ругаться с родителями.
— Думаешь, они совсем ку-ку? Засадят сына из-за тебя?
— Я уже не знаю, что думать…
11. Тетя Света
— Я уже не знаю, что думать… — так сказала мне мать, когда я сообщила ей про покупку соседской дачи.
Ну а что тут думать — радоваться надо! Дом на блюдечке с голубой каемочкой.
— Ну а что скажут твои друзья? — съязвила мать.
— А друзей у меня там нет. Это Женькины все друзья, не мои… И вообще их мнение меня не интересует.
— И поэтому ты никогда не приезжала к нам на дачу…
Двадцать лет прошло — ну, мама, ну зачем сейчас поднимать эту тему, особенно по телефону с дочерью, звонящей из Москвы.
— Потому что Влад и дача две вещи несовместимые.
— Так он и на эту не приедет?
— На эту, может, и приедет. Если будет уверен, что ему не потребуется брать в руки отвертку. Мам, и ты не обязана туда приезжать… У меня есть, кому встретить грузчиков.
— То есть ты меня там видеть не хочешь? — выдала она резко с придыханием.
Мы с ней на одном языке говорим или как?
— Я приглашу тебя на новоселье! Мам, у меня все хорошо!
— У тебя не все хорошо, если ты едешь в Питер, а муж остается в Москве.
— Это бизнес и ничего личного, — так я сказала в наш первый телефонный разговор, в котором сообщила и о даче, и о «временном» отдельном проживании с якобы мужем.
В десятый разговор пришлось выдать правду — мы с Владом в разводе.
— У него другая? — спросила мать без всякой вопросительной интонации.
— У меня другой. Такой ответ тебя устроит?
— Нет, потому что это не так. Слава, что у вас произошло?
— Ничего, мама. Люди просто иногда расходятся. Не живут ради детей вместе. Мама, у меня все хорошо. Дом, машина, работа, зарплата. Теперь еще и дача есть. Все, что заработано непосильным трудом, — пыталась я свести неприятный разговор к шутке. — Мам, нам так будет лучше. Ты, главное, не нервничай. Я привезу тебе детей в гости. Обещаю. Только Катьке не говори, что я в разводе, а то чего доброго испугается, что я уведу у нее мужа…
