— Ты кого-то ждёшь?
— Абсолютно никого, — но, конечно, это не гарантия того, что ко мне никто не заявится и не придёт, особенно учитывая огромное количество пропущенных звонков и проигнорированных сообщений, всех от одного и того же абонента, а вообще это может быть то ещё зрелище, запоминающееся, стоящее и любопытное. Если попросить Брук пойти посмотреть, кто там. Точно, так и надо поступить. — Но я буду благодарен, если ты откроешь.
— Ладно. В отличие от некоторых, мне не тяжело.
— Ну, если что, зови, — я почти не сомневаюсь, что так и будет, и после всего лишь двух-трёх приглушённых расстоянием и потому неразличимых реплик до меня, и правда, доносится собственное имя, и, призвав к себе на выручку всю свою смелость и отвагу и нацепив броню, я выхожу в коридор и совсем не удивляюсь присутствию наименее желательного человека по ту сторону порога. Уверенности во мне почти с избытком. Спасибо и на том, что граница всё-таки была соблюдена. — Оливия.
— Ты меня избегаешь, — это утверждение, а не вопрос, и я склонен с ним согласиться, но сначала будет не лишним не доставлять неудобств и не заставлять Брук чувствовать себя неуютно. По кое-кому видно, что он способен воспринимать посторонних, как пустое место, и легко вести беседы в их присутствии, но она не заслуживает быть под ударом.
— Ты не подождёшь меня наверху? Всего пару минут, ладно? Потом подумаем, куда сегодня можно сходить.
— Конечно. Я буду в спальне, — осознанно или нет, но Брук подыгрывает мне, и лишь когда она скрывается на втором этаже, я вынужденно и без особого желания, чувствуя себя словно в западне, возвращаю свой взор к бывшей жене.
— Ну и что с того? Какие-то претензии? Как по мне, так для бывших супругов совершенно нормально избегать друг друга. Или, по крайней мере, для одного из них.
— Послушай, я знаю, наша ситуация, мягко говоря, странная, но я ведь дала тебе все документы медицинского характера, — говорит Оливия и, сделав шаг вперёд, чуть ли не касается меня или моей руки, что подозрительно намекает на её желание, чтобы я дотронулся до живота, в котором развивается предположительно мой ребёнок, но в мои планы не входит физически контактировать с этой женщиной и уж тем более доверять ей. Она могла сто раз залететь на стороне уже после нашего развода, а теперь решить убить одним выстрелом двух зайцев, и выдав чужого отпрыска за моего, и вернув меня, но чёрта с два ей удастся воплотить хоть что-то из этого в жизнь, и кто знает, какие ещё мотивы движут ею.
— Это не наша ситуация, а исключительно твоя, и ты сошла с ума, если считаешь, что по-прежнему можешь вторгаться в моё личное пространство, и ждёшь, что я снова к тебе прикоснусь, — я отстраняю её руки, ладони и пальцы, но даже от этого мимолётного движения всё моё тело передёргивает и бросает в нелепую дрожь, и вопрос, когда же она перестанет так на меня влиять, напрашивается сам собой. Ну почему нельзя усвоить, что мне нужно много времени, и предоставить его мне в том количестве, в каком я в нём нуждаюсь? Неужели обязательно и дальше хранить верность собственной бесцеремонности и мерзкой эгоистичности?
— Но ты прикасался. На прошлой неделе, — можно подумать, я забыл и нуждаюсь в напоминаниях, и не прокручивал тот момент в своей голове снова и снова в общей сложности порядка тысячи раз. Не вспоминал губы, прикосновения, слияние кожа к коже и противоречивые эмоции, охватившие меня после. Ошибка? Да, безусловно, всё произошедшее было ошибкой, но той, которую где-то глубоко в душе ты не против повторить и которую не в состоянии изгнать из собственных мыслей. Но надо постараться это сделать и начать почаще говорить себе, что это было просто запоздалое, никчёмное и постыдное прощание. Впоследствии полученные новости должны мне здорово в этом помочь. Благодаря им я снова могу переключиться на злость и гнев и подавить в себе те эмоции, что уже испытывал, но которые быстро оставили меня ни с чем, когда я представлял, каким буду отцом, а Оливия в то же самое время взращивала в себе совершенно иные намерения. Тогда ещё бы чуть-чуть, и я рассказал бы всем, настолько мне было трудно молчать. Теперь же желания делиться с остальным миром что-то не наблюдается.
— Я жалею об этом.
— Потому что теперь спишь с ней? В нашей кровати и комнате?
— Да, вот только это всё моё. Там не осталось ничего твоего, — не моргнув глазом, заявляю я, но на самом деле я словно монах, даже без монастыря. И что только со мной не так? Видит Бог, я бы хотел, с той же Брук или с кем-нибудь ещё, но вот я смотрю на неё, и ничего… Будто вся мужская сила ушла. Однако я рад тому, как ложь легко и мгновенно соскользнула с губ. Это обстоятельство сработает в мою пользу. Уже сейчас оно заставляет глаза Оливии хаотично перемещаться, будто она в полнейшем раздрае и не знает, на чём остановить свой взгляд и как вообще это сделать, и глубоко внутри я испытываю удовлетворение, что нашёл подход и смог её зацепить. Она будет обильно плакать. Теперь это, очевидно, лишь вопрос времени. Пусть не при мне, пусть наедине с самой собой и в гордом одиночестве, но хоть так.
— Но что по поводу ребёнка?
— В прошлый раз ты меня не спрашивала. Почему бы тебе не повторить уже пройденный опыт, а? И заодно забыть сюда дорогу?
— Когда ты стал таким?
— Когда ты убила моего сына или дочь, Оливия. А это не имеет ко мне никакого отношения. Это может быть чьим угодно. Можешь от него тоже избавиться. Я грустить не буду, — и снова не факт, что правда. Вроде как, если ты любишь кого-то, ты любишь и его детей и принимаешь их, как своих, и это в любом случае невинный младенец… Возможно, стоило подбирать слова, а не толкать её на уже изведанную территорию и проторенную тропу и тем самым становиться соучастником преступления против жизни? А с другой стороны, я, может, оттого и спокоен, и так легко рассуждаю об аборте, потому что знаю, что теперь уже слишком поздно, чтобы его делать, и что в здравом уме никто на это не пойдёт?
— Так вот в чём всё дело? Ты считаешь, что он не твой? Не веришь, что после аборта можно выжить? — ну наконец-то её озарило. Это просто невероятное облегчение и благословение. — Но я же всё тебе предоставила. Снимок, справки и результаты анализов. Ты можешь идти со всем этим куда угодно. К любому специалисту или даже к нескольким, Картер, — или я банально слишком тороплю события?
— А если я не хочу никуда идти? Я развёлся с тобой, но по какой-то чертовой причине ты всё ещё здесь, в моей жизни. Ты что, внезапно передумала и захотела стать мамочкой? И теперь тебе понадобился папочка? А дальше что? Даже если он вдруг мой? Суды, алименты и споры, с кем он будет жить, а кого видеть лишь в строго оговорённые часы? Так что ли, да?
— Он твой. Я бы никогда… Я не настолько дрянь, Дерек.
— Ты так и не поняла? Ты именно она и есть. Просто уйди, Оливия. Пожалуйста, исчезни.
Удивительно, но она позволяет мне закрыть дверь, а сама остаётся по ту сторону порога.
***
— Ну ты как? Может быть, хочешь побыть один? — спрашивает Брук, когда, заперев входную дверь и поднявшись по лестнице, я вхожу в собственную спальню и просто ложусь на кровать рядом с сидящей по-турецки девушкой, по-прежнему одетой в мою белую рубашку и рассматривающей фотографии в моём альбоме, на что я вообще-то разрешения не давал, но, тем не менее, не могу найти ни единой веской причины начать его отнимать. Поскольку мне уже и так достаточно скверно и ужасно, это ни в коей мере не способно вывести меня из себя, и я лишь вытягиваю ноги около женского тела и качаю головой:
— Ты же знаешь, что не хочу. С тобой я отвлекаюсь, и мне это нравится.
— И долго ты планируешь так жить?
— Ты о чём?
— Думаю, ты догадываешься. Нам, конечно, весело, и всё такое, но, хоть я и не особо разбираюсь в людях в целом и в Оливии Браун или Картер, не знаю, как правильно, в частности, по-моему, она сильно расстроилась и сделалась подавленной, когда первоначально не только не увидела тебя, но и осознала, что я одета лишь в твою рубашку поверх нижнего белья.
