Тимур проводит инструктаж, а я только успеваю кивать. Хочется съязвить, чтобы перестал наконец меня глупой и маленькой считать, способной ослушаться, но молчу — Каиров сейчас не в том настроении, чтобы оценить мой юмор.
Он снова превратился в собранного и деловитого, готового отразить любую атаку, предупредить всякую угрозу. Вон, как собой накрыл, когда труба взорвалась в подвале.
— Это всё ещё самое безопасное место из возможных, потому ничего не бойся.
— Тимур, ты вернёшься? Ты обещаешь мне?
Я становлюсь на колени, позабыв обо всём, а Тимур оказывается рядом. Я утыкаюсь носом в его грудь, обнимаю руками за талию, дышу, словно сумасшедшая и ещё немного и начну рыдать.
— Я очень постараюсь, ромашка. Не в моих правилах давать бессмысленные обещания, но стараться я буду точно.
Он толкает меня на кровать и нависает сверху.
— Мы в полном дерьме, Элла, и надо бы остановиться, но я устал врать самому себе.
И впивается в губы злым поцелуем. Внутри вихрем возбуждение — только от одного факта, что Тимур так сильно хочет меня, из-за власти над этим большим и немногословным мужчиной. Все страхи мгновенно растворяются, а язык тела говорит больше слов. То, что невозможно выразить, выливается в прикосновения, укусы, поцелуи. Кажется, от нахлынувших эмоций я могу получить разрядку прямо так, без всяких дополнительных манипуляций, но я срываю с Тимура одежду, потому что очень хочу почувствовать на себе жар его тела, сгореть в нём и запомнить надолго.
Мы целуемся бесконечные минуты, трогаем, исследуем, осознанно шагаем в этот ураган. Я оказываюсь сверху, распластанная на его груди, и влажные волосы липнут ко лбу. У нас совершенно нет ни на что времени, Тимуру нужно уезжать, но и оторваться друг от друга мы не можем. Внизу живота ноет сладко, возбуждение свивается в морские узлы, и я стону, когда головка члена упирается в меня.
— Без защиты нельзя, — качает головой, когда толкаюсь невольно.
Я снова лежу на спине, но очень скоро Каиров возвращается. Снова усаживает сверху, а потемневший взгляд Тимура выжигает на мне клеймо. Начинаю двигаться в такт какому-то внутреннему ритму, раскачиваюсь, раз за разом задевая чувствительные точки — не только свои.
Тимур рычит, крепко хватает меня за бёдра и приподнимает над собой. Но вдруг останавливается в жалких миллиметрах:
— С тобой… с тобой всё в порядке?
Я понимаю, о чём он спрашивает, и такая скупая в чём-то даже растерянная забота умиляет. Упираюсь руками в его грудь, наклоняюсь к самому уху и прикусываю мочку. Поясняю:
— В порядке, но будет плохо, если не сделаешь что-то со мной.
Он улыбается и, закусив губу, словно ему больно, медленно опускает на себя. Так медленно, что успеваю прочувствовать каждую точку внутри себя, и к финишу меня буквально потряхивает от неудовлетворённого желания.
— Сильнее, Тимур, — прошу, сама не ведая, что творю. Просто мне хочется чувствовать его полностью, впитать в себя каждую каплю текущего по его венам жидкого огня.
Тимур ловит мой взгляд, фиксирует рукой затылок и кусает нижнюю губу. Сейчас он похож на дикого зверя, которому всё труднее сдерживать свои порывы, а я тону в его страсти и не хочу всплывать на поверхность.
Толчки становятся настойчивее, а во взгляде всё больше голода. Тимур подбрасывает меня вверх и раз за разом силой опускает на себя. Комната наполнена смесью острых ароматов и нашими стонами, но Каиров, получив разрешение, даже не собирается сбавлять темп или заканчивать.
На очередном толчке меня простреливает первым спазмом. Я хватаю ртом воздух, цепляюсь за плечи Тимура и слышу хриплый смех. Кажется, я потеряла сознание, и лишь способна наслаждаться тем, как удовольствие растекается по телу.
— Смотри на меня, Элла, — приказывает, и сквозь дурман вижу его горящие дикие глаза. И стоит нам схлестнуться взглядами, как Тимур с гортанным рыком кончает.
Мне так хорошо, что я прикусываю его плечо. Оставляю на его теле свои метки, делаю своим, помечаю.
Отголоски оргазма стихают, пока Тимур медленно гладит меня по бёдрам, спине. Молчит, а я малодушно пользуюсь этой паузой в глупой надежде, что Каиров никуда-никуда не уедет. Но реальность иначе устроена.
— Прости, у меня нет времени обниматься, — с сожалением, а лицо снова становится той самой непроницаемой маской, ледяным панцирем.
Я изо всех сил пытаюсь казаться взрослой и мудрой. Надо уезжать? Значит, пусть едет.
Вместо того, чтобы пускать сопли, я встаю, раскрываю створки шкафа и ищу какую-то одежду. Перебираю вешалки, пока не понимаю, что мне плевать, что будет на мне надето. Платье? Ну, пусть будет платье.
— Давай, Тимур Русланович, не копайся, — притворно возмущаюсь и хлопаю в ладоши, глядя на одевающегося Тимура. — Время не ждёт!
Тимур смотрит на меня, сощурившись, но всё-таки улыбается облегчённо. Неужели действительно думал, что я буду рыдать и хватать его за штанины? Нет уж, меня воспитал вечно занятый отец, я прекрасно знаю, что существуют дела, которые нельзя отменить. Даже если твой ребёнок выбил коленную чашечку и сейчас плачет от боли и одиночества.
И неважно, что сейчас сердце бьётся глухо и причиняет боль. Разве это не моё лишь дело?
До двери доходим молча, Тимур распахивает её, но выходить не торопится. Берёт меня за плечи, легонько встряхивает и цепко фиксирует мой взгляд:
— Элла, трубку снимать только, если я позвоню. В холодильнике полно еды, есть вода в кулере, книги, даже выпивка в баре. Будь благоразумной, мы справимся.
И, поцеловав меня в губы — легко и невесомо — выходит за порог. Машет на прощание рукой, хмурится и ныряет в салон незнакомой чёрной машины.
Только возвращайся. Пусть даже не ко мне, но возвращайся.
Я буду ждать.
9 глава
Всё будет хорошо, повторяю себе, и даже верю в это. Ну, а как иначе?
Нет, ну сначала, стоило Тимуру уехать, конечно, поплакала немного, довела себя до икоты, но потом поняла, что таким образом я скорее поседею и инфаркт в двадцать один год заработаю, чем успокоюсь.
Потому решила чем-то заняться.
Удобно обуваюсь, нахожу в одном из шкафов большую миску — не модную из бутика посуды, а самую простецкую, белую эмалированную с нарисованными голубыми цветочками. И снова ностальгия больно тычет в грудь — у бабули такие же были, на все случаи жизни подходили.
Выйдя из дома, смотрю по сторонам, и с умным видом отправляюсь в сад, где с удовольствием ныряю в смородиновые заросли. Тонкие ветки гнутся под моими пальцами, я скурпулёзно собираю ягоды, которых уродилось так много, что через час приходится идти за второй миской. Ярко-красные шарики сладко пахнут летом, расплываются кислинкой на языке, будят воспоминания, и они, словно непрошенные гости, вторгаются с гиканьем в моё личное пространство.
Вот мне шесть, и мама только-только умерла. Папа, почерневший за ночь, много хмурился, украдкой вздыхал и трепал меня по светлым волосам. Две жиденькие косички от его грубой ласки всё время норовили расплестись, но я больше всего на свете этого боялась. Их мне ещё успела накануне соорудить мама, а после её не стало. Как-то резко, как-то вдруг. Я ещё слышала её смех в гулких коридорах нашего большого и ставшего вдруг неуютным дома, но это были лишь призраки.
Наверное, тогда папа впервые не справился. Растерялся, опустил на мгновение руки и казался таким беспомощным, но мне, шестилетней, тогда было больше всех жальче себя — дети вообще эгоисты. Впрочем, взрослые тоже.
Именно тогда меня отправили к бабуле по линии отца — у мамы родственников не осталось, у неё были лишь мы. И вот именно там, возле смородиновых кустов, с большой миской в руках я снова научилась быть обычным ребёнком с содранными коленками и грязью на щеках.
Я очень давно обо всём этом не вспоминала, а вот, ты гляди, снова накатило, но я мужественно складываю горкой ягоды, по старой привычке каждую десятую отправляя в рот. В голове пульсируют с завидной регулярностью всего два слова: «папа» и «Тимур». Нет, там, в моей голове, есть ещё несколько словечек, но сделаем вид, что я не портовый грузчик, а приличная девушка, воспитанная барышня и всё такое.
