у моих тщедушных одногруппников.
Сам Заболоцкий тоже пьёт, из менее нарядной, слегка ободранной чашки. Мне почему-то льстит, что для меня он взял чашку получше.
— Извините, профессор, я не успела позавтракать. Я могу съесть бутерброд?
— Иванова, вы моя студентка, а не узница концлагеря. — Одобрительно кивает.
— Насколько я помню из школьной программы, в концлагере кормили хуже, если вообще кормили. — Запихиваю я в рот бутерброд.
А профессор бросает на меня быстрый взгляд. Секундный, будто бы поспешный.
— Хотел предложить вам конфеты, но я рад, что у вас есть бутерброды, потому что ваш урчащий живот мешает мне сосредоточиться на теме доклада.
Господи, неужели он действительно слышал, как урчит у меня в животе ? Не могу сдержаться и прыскаю со смеху. Это так забавно. Кошусь на него и замечаю легкую полуулыбку. Оказывается, наш профессор живой человек.
Роман Романович шурша блёстяшкой, распаковывает конфету, затем запихивает в рот.
— Хотите бутерброд? — любезно предлагаю я.
— Благодарю, я позавтракал.
— Никогда бы не подумала, что вы едите шоколадные конфеты, – поспешно выдаю, но тут же жалею.
Это, наверное, уже перебор. Блин, я вечно говорю, потом думаю.
— Почему? — Поворачивается профессор, прожëвывая конфету, которая забавно торчит у него за щекой.
— Я думала, вы приверженец здорового питания.
Он пожимает плечами. И когда заканчивает с конфетой, снова останавливается взглядом на моём лице.
— Иванова, я должен извиниться. За то, что накричал на вас за опоздание, учитывая тот факт, что вам по ноге проехала машина.
— Ой, да я и забыла.
Машу рукой, пытаясь угомонить бешеное сердцебиение. Может, мне надо ЭКГ сделать? Чего оно всё время так колотится? Это же ненормально.
— Нет, Иванова, это было ни к чему.
— Роман Романович, я, правда, даже не думала обидеться или что-то в этом духе. Честно-честно.
— Просто примите мои извинения, — резко пресекает моё невнятное лепетание профессор.
— Ладно, — стихаю я, вжав голову в плечи. — Я принимаю ваши извинения.
Он молча кивает, а я смотрю на часы, заметив, как много мы уже потратили времени на болтовню.
— Ты смотри, что творится!
В стену с грохотом ударяет дверь. На кафедру шумно заваливается философ Анна Михайловна.
— Они уже чаи с плюшками попивают! Парочка.
Преподша смеётся. Профессор медленно ставит чашку на стол. И просит Анну Михайловну выйти в коридор. Мои щёки привычно розовеют. Я от стыда не знаю, куда себя деть, и просто прячу свою еду и даже крошки быстренько сметаю со стола. Зарывшись носом в книжку, слежу, как расплываются строчки.
— Итак, на чём мы остановились?
Поправляя брюки, садится рядом со мной Роман Романович.
— На психологии отношений главных героев.
— Точно, отношения — это всегда сложно.
Профессор резко переворачивает страницы, создавая ветер и шум, а на кафедру возвращается притихшая Пыльникова. Не знаю, что он там ей сказал, но она даже не смотрит в мою сторону.
Глава 5. Нельзя позволять ничего такого
Сегодня ночью я едва не умерла, мне было нечем дышать. Вначале я подумала, что мать забыла открыть окно в комнате, а потом почувствовала тяжесть на груди и давление на шее.
Темнота стремительно густела, превращаясь в жуткий мрак, комната истерично кружилась, словно вышедшая из строя карусель. В глазах метались мошки, звуки размазывались, растягиваясь до невозможности. Нереально было понять и расслышать их. Я хрипела как при остром, хроническом бронхите.
Меня спасла мама. Она с рыком бросилась к моей кровати, ввязалась в борьбу, высвобождая. Дышать сразу стало легче. Правда, и её голос звучал ужасающе металлическим и чужим. Я кашляла и металась по подушке, не желая принимать очевидное.
Дед душил меня во сне.
Я не знаю, как ему удалось вскрыть наш замок, каким образом он оказался в комнате, чем думал. И думал ли вообще, набрасываясь на родную внучку. Испытывая дикий страх и ужас, я не смогла сдержать слёз и тихонько заплакала. Каждую новую его выходку принимать становилось всё сложнее.
Мама вытолкала своего отца в коридор и, закрыв дверь, обняла меня, прижав мою голову к груди, пытаясь успокоить. Стало страшно и очень-очень обидно за нас. Будучи здоровым, он был хорошим и добрым человеком, но эта болезнь, она меняла его, превращая в монстра.
В университет настроения идти нет. Но и дома находиться с ними я не могу. И впервые в жизни, обманув маму, я решаюсь прогулять пары. Просто захожу в кафе, недалеко от университета, и заказываю себе большую чашку капучино. Ни один из моих свитеров не в силах скрыть жуткие фиолетовые следы на шее, и я в несколько оборотов наматываю платок, который то и дело съезжает набок, раздражая меня.
В кармане вибрирует телефон. Я не хочу ни с кем общаться, меня гнетут тяжелые, депрессивные мысли. Но незнакомый номер настораживает, и я поднимаю трубку.
— Иванова, где вас носит? Я уже пятнадцать минут жду вас на кафедре, — глушит грозный голос Роман Романовича.
Глупая импульсивная малолетка. Я даже о нашей встрече с профессором забыла, так сильно меня потрясло произошедшее. Больной дед — это взрослые проблемы, к которым я морально не готова.
— Извините, Роман Романович, я сегодня не смогу.
— Вы заболели? У вас голос странный.
— Нет, я просто не смогу.
— Всего доброго, Иванова.
Он отключается, а я не успеваю спросить, где он взял мой номер. Наверное, вычитал в личном деле. Теперь он будет думать, будто я какая-то безалаберная. Надо было пойти, посидеть там и позаписывать. Этим и отличаются взрослые от детей, они всё понимают и умеют брать себя в руки. Дед никуда не денется. И сегодня ночью я снова буду ночевать с ним в одной квартире.
Спустя полчаса бессмысленного ковыряния ложкой в остатках капучино на дне чашки я замечаю, что народу в кафе становится в разы больше. Так часто бывает, когда заканчивается третья пара. Здесь появляются и студенты, и преподаватели. В кафе готовят вкусно и недорого, варят отличный кофе.
Грустно вздохнув, бесцельно сверлю взглядом дверь, в которой неожиданно возникает Роман Романович. Конечно же, это странное совпадение, и мой преподаватель вовсе не собирался выискивать меня, выясняя, что случилось. Здесь продаются вкусные пирожки, и, взглянув на меня без особо энтузиазма, Заболоцкий направляется к витрине, выбирая выпечку.
В эту минуту я, как никогда, осознаю всю тупость своей влюбленности. Кому я нужна? Правильно, только
