короткой юбки. Он в Париже учился, уж там-то было из чего выбрать.
— Романыч, ты куда мои методички запер?!
От чужого хабалского крика я вздрагиваю, будто пойманная за чем-то неприличным. На кафедру заваливается наш бессменный преподаватель философии Анна Михайловна Пыльникова. Говорят, она хороша по своему предмету, но в миру общается, будто кожанки на рынке зимой продаёт. А ещё она весит больше ста килограмм, но при этом умудряется двигаться быстро и бесшумно.
— Они у меня в столе, тут. Извините, Иванова. — Разворачивается ко мне профессор.
Я, как всегда, торможу, мне бы встать, позволив ему дотянуться до выдвижного ящика, но вместо этого я замираю, утонув в его красивых синих глазах. Мы почти нос к носу. Я так много раз мечтала об этом. Через меня профессор почему-то тянуться не желает. Ждет, что я встану.
Пользуясь заминкой, Пыльникова успевает первой. И так как места ей для манёвра явно не хватает, она отпихивает меня, толкая к профессору, и самостоятельно ныряет в его шуфлядки.
И вот моё бедро прилипает к профессорскому, наши локти приклеиваются друг к другу, кажется, даже часть спины соприкасается с его грудью.
Всё это длится считаные мгновения и происходит в полном хаосе и суматохе, но меня прошибает таким током, что быстро собрать мысли в кучу не получается. От физического контакта с объектом обожания всё внутри тает.
И хотя я сразу же пытаюсь отклеится от него, преподаватель философии читает меня как открытую книгу. Пыльникова зависает над столом и громко ржëт, метнув в нас с профессором нелепый похабный взгляд.
— Всё верно делаете, профессор Заболоцкий, брать лучше молоденькую, а то старшекурсницы уже и Крым, и рым прошли, а эта ещё свеженькая. Обучишь её всему, — гогочет она, покидая кафедру.
Говорят, она уже лет двадцать как не замужем, и пошлые шутки у неё в порядке вещей, сказывается недостаток мужского внимания. Вот только попала она в моём случае не в бровь, а в глаз. Отчего мне жутко стыдно.
Эта активная женщина подмигивает мне, а я делаю в голове мысленную пометку садиться на её лекциях куда-нибудь на последний ряд, а ещё лучше — сразу в другой аудитории. Малиновый цвет лица теперь становится моим постоянным спутником.
Заболоцкий пошлую шутку игнорирует. Я не могу сдержаться и разглядываю красивый мужественный профиль.
— Извините за то, что навалилась на вас, я неспециально.
— Всё нормально, Иванова, записывайте дальше, и вот это лучше отксерокопировать.
— Просто я считаю, что прижиматься к преподавателю — это очень плохо. Поэтому посчитала необходимым извиниться. Я правда не могла поступить иначе. Она надавила на меня и…
— Вот здесь лучше выкинуть.
Заболоцкий штудирует бумаги дальше, приподнимая их выше. Как будто, когда они лежат на столе, прочесть их невозможно.
— Просто у неё столько силы, и она меня прям отшвырнула на вас, и я не успела встать и уйти, — бубню я.
— Наташа, вы будете записывать или нет? — рычит на меня профессор, повернувшись и посмотрев так, что мне вмиг хочется провалиться на этаж ниже.
— Извините. Я больше так не буду, — выдаю я совсем уж нелепо и по-детски.
Чувствую, что после совместной работы с Заболоцким мне всё же придётся эмигрировать.
* * *
— Доброе утро.
Я захожу на кафедру, аккуратно стягиваю мокрую куртку, поправляю влажные волосы, пряча за спину закрытый зонтик. Куда его деть, я не имею ни малейшего понятия, поэтому просто сую в пакет. Я очень замёрзла, а ещё дед сегодня особенно активно-агрессивен, поэтому позавтракать мне не удалось. Сделала пару бутербродов и запихнула в контейнер с собой, боялась опоздать.
Прежде чем повесить куртку, ещё раз подношу её к носу. Я стираю вещи по несколько раз, постоянно принюхиваюсь к своей одежде, мне кажется, я вся пропахла хлоркой и жуткими средствами, которыми мама натирает полы, чтобы квартира не превратилась в свинарник. Иногда мне хочется сбежать, снять какую-нибудь комнату, подальше от того, что происходит у меня дома. Но мне очень жаль маму. Не хочу оставлять её один на один с сумасшедшим дедом.
С зонта ручьем течёт вода. Даже из пакета немного капает. Сегодня у меня нет первой пары, а у Роман Романовича она отменилась, и мы встречаемся в восемь утра. Я дико замерзла. Но говорить об этом вслух не решаюсь. Вообще, Роман Романович Заболоцкий не любит посторонних разговоров, поэтому я каждый раз прикусываю себе язык, особенно когда планирую высказаться о чём-то не имеющем отношения к учебе.
Он на меня не обращает особого внимания, поздоровавшись, продолжает сидеть за своим столом, перекладывая бумаги.
Съёжившись и поправляя мокрые волосы, я сажусь на своё привычное место.
Вчера, насмотревшись разных роликов с похожими докладами в сети, я внесла кое-какие поправки. Роману Романовичу они на удивление понравились. Он даже сказал, что я молодец. А ещё почти рассмеялся, когда я долго не могла расклеить две слипшиеся страницы и очень четко по этому поводу подметила: «Любовь зла! — сказала мартышка, обнимая ежа». Он так загадочно улыбнулся в тот момент, что моё сердце сделало сальто-мортале, а потом встало в стойку, раскинув руки в стороны, словно перед жюри или толпой ревущих зрителей.
Роман Романович откладывает бумаги в сторону и внимательно меня осматривает, а я сверлю взглядом выщерблину на столе. Мне очень неловко. Это его внимание — оно, как щупальца осьминожки, не даёт от себя скрыться.
— Хотите горячего кофе, Иванова?
Мой взгляд бегает по столу, от неожиданности я даже приподымаюсь на стуле. Согласиться я не решаюсь, мне кажется, правильный профессор не привык распивать кофеи со студентами. И говорит это из вежливости. Может, сам хочет пить, кто его знает.
— Спасибо, но я откажусь.
— Вы замерзли, Иванова.
— Я не замерзла, Роман Романович.
— Иванова, ну что за упрямство? У вас даже губы синие.
Он резко встаёт и идёт к кофеварке. А у меня дух захватывает, когда я безотрывно, будто заколдованная, наблюдаю за тем, как красиво ходят мышцы под его рубашкой. Никак не получается вздохнуть полной грудью. Заболоцкий обращает внимание на мои губы? Ну, в смысле на их цвет? Как это вообще возможно?
— Здесь есть сливки и сахар, если хотите, — сухо комментирует он свои действия.
Ставит передо мной бокал с надписью «Профессор», и я не могу сдержать улыбку. А ещё я снова любуюсь на его руки. Они мужские, взрослые, сильные. Совсем не такие руки
