прожигает меня презрительно сощуренными глазами.
Господи, да у его взгляда баллистические возможности Калашникова!
– Я… Ты… Я думала… – блею, заикаясь.
Почему он обнажен?! Почему дверь не заперта?! И вообще, это вроде бы моя ванная?!
– Долго будешь пялиться? – самодовольно бросает наглец.
В отличие от меня, Алаев не испытывает ни шока, ни смущения. В его лице читается лишь насмешка. И холодное брезгливое отчуждение.
Его голос отрезвляет. Словно короткий, но очень сильный разряд тока.
Вздрагиваю и, смешавшись, шарахаюсь назад. С силой захлопываю дверь и, отступив еще на пару шагов, шумно выдыхаю.
Надо же… Оказывается, все это время я вовсе не дышала.
Прикладываю трясущиеся пальцы к пылающим щекам. Пытаюсь отыскать утерянное самообладание, но все тщетно. Меня колотит изнутри, как при лихорадке. Бам-бам-бам. Даже равновесие удерживать трудно.
За дверью ванной слышится какое-то копошение и я, вмиг очнувшись, пулей срываюсь обратно в свою комнату. Еще не хватало пересекаться с Алаевым в коридоре! Подобного унижения мое бедное сердце просто не выдержит. Споткнется, остановится – и все. Поминай как звали.
Оказавшись на своей территории, я валюсь на кровать и зарываюсь лицом в подушку. Стыд-то какой! Позор несусветный! Мы со сводным меньше суток живем в одном доме, а я уже умудрилась лицезреть его без одежды! Мокрым!
Перед глазами до сих пор стоят капли воды, дрожащие на смуглой коже Алаева…
Да уж… Невезение – мое второе имя!
Хотя, если задуматься, все могло быть и хуже. Я бы могла застать Тимура в ракурсе спереди, а не со спины. Вот тогда бы было настоящее веселье! Тогда бы я сгорела от стыда прямо на месте. И из пепла бы уже не восстала.
Черт… Как же все-таки нелепо складывается моя жизнь. Я приехала в Москву в надежде исполнить мечты, реализоваться и стать счастливой. Думала, подружусь с маминым мужем и его сыном. В каком-то смысле обрету новую семью.
А на деле что получилось? Отношения со сводным братцем испортились еще до официального знакомства. Ночь, клуб, наши неистовые поцелуи… Зачем все это было? Для чего? Почему на его месте не оказался любой другой парень? Почему именно он?
Я понимаю, что над этими вопросами можно ломать голову вечно, но все равно не могу сосредоточиться на чем-то другом. Меня слишком триггерит, слишком задевает случившееся. То ли потому, что рушатся мои планы, то ли потому, что засранец Алаев стал чуть ли не единственным парнем за долгое время, который вызвал во мне по-настоящему сильный интерес…
По натуре я не влюбчива. Для меня отношения с противоположным полом – это, скорее, азартная игра. Мне нравится чувствовать себя желанной, нравится получать комплименты и ловить восхищенные взгляды. Солнцева говорит, что я вертихвостка, и, наверное, в ее словах есть доля правды. Но уж лучше так, чем, как она, который год подряд умирать от безответной любви к лучшему другу. Смотрю на Василиску и поражаюсь: как она до сих пор со всеми этими сердечными муками инфаркт не заработала?
Разумеется, у меня были отношения. И мне даже случалось пару-тройку раз всплакнуть из-за какого-нибудь нерадивого ухажера. Но вот душещипательная драма первой любви, слава богу, обошла меня стороной. Я не страдала от неразделенных чувств, не писала на полях тетради ничье имя да и, чего греха таить, никогда не западала на парня с первого взгляда.
А на Тимура вот запала. И это неимоверно злит и пугает.
Стремясь избавиться от неудобных мыслей, трясу головой и поднимаюсь с кровати. Терзания терзаниями, но первое сентября никто не отменял. Мне по-прежнему нужно сходить в душ и привести себя в порядок. Не позволю какому-то голому нахалу испортить мне первый день студенческой жизни!
На этот раз я действую осмотрительнее. Озираясь по сторонам, пробираюсь к другой ванной комнате и прежде, чем отворить в дверь, настойчиво стучу. Дважды.
Вряд ли, конечно, Алаев после душа снова решил помыться, но мало ли… После недавнего казуса лучше перестраховаться.
Убедившись, что в комнате никого, я ныряю внутрь и закрываюсь. На щеколду. Ведь именно так поступают адекватные люди, опасающиеся ненароком продемонстрировать свои обнаженные телеса посторонним.
Надо бы сказать об этом Алаеву. Вдруг он просто не в курсе, что на дверях в его доме есть замки?
Лера
В наше время сахарный диабет – заболевание отнюдь не смертельное. С ним можно жить, работать, путешествовать и, если вздумается, даже рожать детей.
Но некоторые ограничения все же есть. Например, абсолютно везде, куда бы ты ни пошел, надо таскать с собой глюкометр и шприц-ручку с инсулином. Это обязательное условие, если не хочешь словить внезапный обморок в общественном месте.
А еще нужно все время считать углеводы в пище, ведь от этого зависит дозировка инсулина. Сейчас я уже могу довольно точно определить их количество, просто посмотрев на содержимое тарелки. Но вот раньше мне то и дело приходилось пользоваться специальными табличками из Интернета.
Наверное, для неподготовленного человека это звучит жутко, на такова судьба всех диабетиков – работать за свою поджелудочную железу. Ежедневно рассчитывать, сколько инсулина нужно вколоть утром, вечером и на каждый прием пищи. Благо, с математикой у меня никогда проблем не было.
Диагноз мне поставили в конце одиннадцатого класса. На тот момент я и без всяких анализов понимала, что со мной что-то не так: все время мучила жажда, одолевала усталость, а головные боли не прекращались ни на день. Тогда я ела гораздо больше обычного, но все равно худела. Бабушка даже подозревала меня в нездоровом стремлении к модельным стандартам, мол, я специально пропускаю приемы пищи, дабы сбросить вес. Я твердила, что это неправда, но разумного объяснения своему изможденному виду найти не могла.
Это продолжалось до тех пор, пока со мной не случился обморок и вынужденная госпитализация. Именно в больнице меня и «обрадовали» окончательным диагнозом: сахарный диабет первого типа.
Тут-то меня и маму, примчавшуюся ко мне из Москвы, настиг шок. Мы сидели друг напротив друга с потрясенными лицами и тщетно пытались отыскать хоть какие-то слова. Я поняла, что моя жизнь радикально изменится. В ней будут уколы. Много уколов. Каждый день. Без выходных.
Единственный раз, когда я позволила себе порыдать и вдоволь пожаловаться на несправедливую судьбу, случился как раз тогда, на больничной койке в отделении эндокринологии. Я лежала под капельницей, туда-сюда ходили молчаливые врачи, а рядом с траурным видом сидела мама.
Я взирала на окружающую меня тоскливую обстановку и чувствовала сосущую безысходность. Оплакивала
