на мехмат, – поясняет Анвар Эльдарович. – С детства тяготеет к точным наукам.
– Это же чудесно! – мама, кажется, единственная, кто не замечает драмы, которая разворачивается прямо здесь и сейчас. – Видите, у вас уже есть кое-что общее.
Ну уж нет! Я отказываюсь, слышите? Отказываюсь иметь с этим чванливым индюком хоть что-то общее! Он наглый, борзый, самодовольный сноб, который терпеть меня не может! Да таких сокурсников врагу не пожелаешь!
– Это твоих рук дело? – Алаев переводит мрачный взгляд на отца.
Очевидно, он не меньше меня раздосадован новостями.
– О чем ты? – Анвар Эльдарович по обыкновению спокоен.
– Об этой, – делает пренебрежительной кивок в мою сторону, – и ее чудесном поступлении на мою специальность.
– Ты же слышал, Лера поступила на бюджет.
– Ой, можно подумать бюджетные места не покупаются!
Тимур говорит обо мне, будто я умственно отсталая. Будь на его месте кто-нибудь другой, это могло бы быть обидно. Но сейчас я чувствую лишь злость. Едкую, испепеляющую нутро злость. Не для того я одиннадцать школьных лет пахала как проклятая, чтобы какие-то обуревшие мажоры вешали на меня оскорбительные ярлыки!
– С чего ты взял, что мое место куплено?! – меня аж потряхивает от негодования. – Ты вообще меня не знаешь!
– Мне достаточно одного взгляда на тебя, чтобы это понять, – рубит с неприкрытым презрением.
Я почти физически ощущаю, как иглы его ненависти вонзаются в кожу. Что он хочет этим сказать? Что я ущербная? Глупая? Недостаточно образованная?
– Так, хватит! – Анвар Эльдарович спешно промокает губы салфеткой и гневно откидывает ее с сторону. – Тимур, в мой кабинет. Живо!
Он шумно отодвигает стул позади себя и торопливо устремляется на второй этаж. Мысленно придушив меня всеми подручными средствами, его неприятный отпрыск направляется следом.
Мужчины скрываются из виду, и мы с мамой остаемся одни. Подавленные, униженные, разбитые.
– Прости меня, – говорит она, касаясь моей ладони. – Ты этого не заслужила.
– Брось, ты здесь ни при чем, – подбадривающе сжимаю ее пальцы. – Сама же знаешь, в семье не без урода.
– Я не оправдываю Тимура, но все же… Пойми, пожалуйста, ему сейчас очень непросто. Потерять родителя – это большой стресс. В принципе он неплохой мальчик.
В этом вся моя мать – до последнего пытается разглядеть в людях хорошее.
– Я знаю, мам. Мне ведь тоже доводилось терять родителя, – вздыхаю.
– Ты у меня очень сильная, Лер, – придвигается поближе и ласково гладит по голове. – И мудрая. Мне очень повезло с тобой
– А мне с тобой, – улыбаюсь, ластясь как котенок.
Хорошо, что мы с мамой есть друг у друга.
Тимур
– Что это сейчас было?! – орет отец, едва дверь за нами захлопывается. – Какого хрена ты набросился на бедную девочку?!
Вижу, как вздуваются жилы на его шее. Это плохой признак, знаменующий крайнюю степень бешенства.
– Ну, брось, девочка-то теперь совсем не бедная. Смотри, в каких хоромах живет, – окидываю многозначительным взглядом пространство вокруг.
– Нет, я не понимаю, что я сделал не так? – старик падает в кресло и трет глаза большим и указательным пальцами правой руки. – Ты рос в любви, всегда получал желаемое. Мы ни в чем тебе не оказывали. Так почему же сейчас я получаю столько дерьма в ответ?
Он кажется резко постаревшим. Будто ему за секунду пяток-другой накинули. Плечи как-то осунулись, да и заломы морщин стали глубже.
– Это мать воспитывала меня в любви. А ты по большей части откупался дорогими игрушками, – я не щажу отца, потому что мне его не жаль.
Он же не жалел мать, когда она заболела. Как не жалел и меня, когда она умерла.
– Теперь я виноват в том, много работал, стараясь заработать денег на достойную жизнь? – его рот кривится в ироничной усмешке.
– Ты виноват в том, что тебя не было рядом.
– Знаешь, сын, сытый голодного не разумеет, – минутная слабость миновала, теперь передо мной вновь жесткий и властный бизнесмен. – Ты вырос на всем готовом, и понятия не имеешь, каково это – рвать жопу, выбиваясь из грязи в князи. Я сутками пропадал на работе, что обеспечить маму и тебя. И вместо вполне логичного «спасибо» я слышу одни лишь упреки. Да, возможно, я не был идеальным отцом и мужем. Но я правда любил вас. И правда старался.
Нет, его послушать, так он просто святой. Честный праведный труженик, сбивающий руки в кровь ради блага семьи. Тьфу, блин. Аж противно. Как будто я не знаю, что в былые времена его рабочие будни с завидной регулярностью сопровождались игрой в блэкджек и трахом с элитными шлюхами. Как-то не очень вяжется с образом доблестного добытчика, согласитесь?
– Ну, окей, – бросаю с сарказмом. – Ты любил. И ты старался. Молодец. От меня-то ты чего хочешь?
– Перестань цепляться к Лере.
– Считай, уже перестал. Ее для меня не существует.
Чего мне стоит не замечать эту лягушку? Я так со всеми своими бывшими поступаю.
– И прекрати окатывать ее презрением. Девчонка ни в чем не виновата.
– Что, даже смотреть нельзя?
Меня откровенно забавляет этот разговор в стиле «плохой мальчик не должен обижать хорошую девочку, а не ту получит а-та-та».
– Смотри, но не трогай, – отец поднимается с кресла и, засунув руки в карманы брюк, угрожающе щурится. – Если с ней что-то случится по твоей вине, с рук тебе это не сойдет.
– За кого ты меня держишь? За малолетнего преступника? – фыркаю. – Сдалась мне твоя Лера-фанера. Пальцем не трону. Пусть только не высовывается.
– И еще кое-что, – отец интонационно выделает фразу, поэтому я невольно напрягаюсь.
– Что?
– До тех пор, пока не будет готов ремонт в твоей квартире, ты будешь жить здесь. В этом доме.
– А это что еще за причуды? – спрашиваю кисло. – Только не говори, что резко воспылал отеческими чувствами. Ни за что не поверю.
– Тимур, мы должны попытаться стать семьей. Не только на словах, но и на деле.
Старик прямо сама серьезность. Весь такой одухотворенный, нацеленный на создание крепких уз. Интересно, где были его высокие порывы раньше? Когда мама была еще жива?
– Я не хочу жить
