собой, а потом резко отпускает меня. Я прижимаю ладони к дрожащим губам. Щеки, на которых остались следы от его пальцев, горят, по ним стекают слезы, словно пытаясь залечить раны, оставленные прикосновением, но вряд ли это вообще возможно. Царапины на душе могут ныть годами.
– Ты мне противна.
Его слова хлещут по моему и так исполосованному шрамами горлу. Одна фраза, словно чиркнувшая спичка, брошенная в сухую траву, сжигает все, что было раньше между нами.
Август рывком подхватывает рюкзак и уходит, громко хлопнув дверью. И я остаюсь одна, пытаясь найти спасение в собственных руках, обхвативших плечи, безмолвно всхлипывая в диком желании закричать, но даже на это я теперь не способна.
И в какой-то момент мне начинает казаться, что Август прав. Страх пульсирует в венах, пытаясь отыскать единственно возможное решение. Нужно исчезнуть из этой школы, чтобы никогда не видеть его вновь. Не Августа, а того чужака, что поселился у него внутри. Попросить маму перевести меня в другое место – и плевать, что это выпускной класс. Я впервые боюсь сама себя – того, как сильны сейчас мои чувства. Того, как быстро может поменяться отношение к человеку – от щемящей нежности до искрящейся злости.
Я его ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Собрав остатки сил, понимаю, что даже не за грубость. Больше всего – за то, что он врет. Слова могут быть настолько тяжелыми, что расцарапают душу, разорвут на кусочки сердце, но глаза… Чтобы правда в них погасла, придется очень многое в себе исковеркать.
Я вспоминаю его взгляд. Боль, которая прячется за ним. Ее столько, что еще немного – и перельется через край. Это совершенно необъяснимо, но я чувствую ее. И почему-то кажется, что в эту секунду ему гораздо хуже, чем мне.
Знаю, это безумие, но я подписываю пустой лист своей фамилией и кладу его на учительский стол. И теперь, хочет того Август или нет, нам придется встречаться в этом кабинете до конца года. Каждую среду в пятнадцать тридцать.
Глава 7. Август
– Эй, где тебя носило?
В раздевалке шумно и тесно. В начале сезона, когда еще не утвержден основной состав, всегда яблоку упасть негде. Растолкав пару человек плечами, просто, ради уважения раздевалки, я бросаю сумку к самому последнему шкафчику, рядом с Сетом.
– Стерва по математике хотела оставить после занятий, – отвечаю, рывком стягивая футболку и швыряя ее внутрь металлической ячейки. Но на самом деле причина моего паршивого настроения кроется в одном единственном имени. Два слога, что словно печать на ладони – ни стереть, ни срезать. Анна.
Добрая девочка Анна с огромными, на пол-лица, глазами – ни дать, ни взять, лягушка.
Я помнил ее, как хрупкую девчонку с двумя хвостиками на голове и острыми коленками. Хотя она и такой мне нравилась. Сейчас же, как в той идиотской сказке, она превратилась в настоящую русскую принцессу: ладная фигура, талия, тонкая настолько, что я мог бы обхватить ее двумя ладонями, волосы, такие же длинные, как я и запомнил, но голос…
Твою же мать…
Сначала я пытался убедить себя, что мне плевать. Плевать на эту девчонку и все то, что с ней случилось. Но это было не так. При одном только взгляде все внутри переворачивалось, начинало жалобно скулить и выть, словно внутри поселился жуткий монстр, раздирающий изнутри острыми когтями. Я даже знал его имя. Вина.
Теперь каждый раз, когда я видел её распахнутые навстречу миру глаза и приоткрытые губы, с которых больше не срывались слова, заново переживал весь ужас, что происходил со мной. Она была живым напоминанием обо всем, что мне пришлось перенести. И я ее – себя – за это еще больше ненавидел.
Потому что, кроме вины, не заглушаемой и не убиваемой ничем, она несла с собой кое-что еще. Мой дом. Моё детство. И ту жизнь, где родители были рядом, где Джулс улыбалась, а я был счастлив. Но так же и ту, где был слаб.
Раздается свист.
– В зал, – командует тренер, скрученной в трубку папкой подгоняя в спины будущих игроков команды, – Шевелись, Сантьяго! А ты, как тебя? Особое приглашение надо?
На мои плечи опускается рука Сета.
– Всего год потерпеть, и вот увидишь, мы вырвемся из этого дерьма, – говорит он. – Я выведу эту вшивую команду в финал. А знаешь, кто мне поможет?
Я поднимаю взгляд, криво улыбаясь, на что Сет тянет:
– Ты, амиго.
– Да пошел ты…
Я, смеясь, отталкиваю его, но Сет притягивает меня обратно, крепче обнимая за шею.
– Вдвоем мы их порвем, Рыж. Ты и я. Как и всегда. Вместе.
Я же не могу оторвать взгляд от растяжки, повешенной над шкафчиками. «Чистота. Искренность. Равенство – основные постулаты школы «Вудсайд Хай». Как же лицемерно.
– Вот увидишь, скоро нас заметят. Вот увидишь, Рыж. Вот увидишь!
Многие из нас рвутся в команду, чтобы поступить в колледж. И я, наверное, тоже. Джулс уверяет, что если у нее не вышло, хотя бы я должен попытаться, а уж они как-нибудь справятся. Но нашей семье нужны деньги.
Деньги. Деньги. Деньги.
Как я их ненавижу.
Ты никогда не думаешь о них ровно до того момента, пока их не станет. И вот тогда начинается гонка. И твоя жизнь зависит от того, как быстро ты бегаешь.
Мы с Сетом выходим в зал. Нынешний состав команды смотрит на нас с отвращением. Пока мы шагаем вдоль линии поля, в спину сыплются насмешки и уколы. Они не знают, что нас, жителей Ржавого города, подобной мелочью не задеть. Место, где мы выросли,– и так сплошной диагноз и пожизненное клеймо. Огромная махина, перемалывающая людские судьбы. А мы – ее преданные слуги. И каждый вдох в этом полыхающем невидимыми кострами месте для нас – война. С такими, как они. Смотрящими свысока.
А потом кто-то плюет в мою сторону. Покачав головой, я растираю харчок кроссовком и оборачиваюсь. Честная игра? В задницу. Уважение к противнику? Оно не помешает мне впечатать локоть в морду любого, кто косо на меня посмотрит.
Есть агрессия, которую не укротить ни одному психотерапевту. Ее имя – отверженность. Она полностью срывает крышу. И я не завидую тем, кто в этот момент окажется у нас на пути. Может, и правда странно, что пятеро парней готовы душу порвать и жилы вывернуть ради победы. Победы в какой-то там игре. Ведь это даже не университетская лига – всего лишь школьное первенство штата. Оно и растянутого запястья не стоит. Но не для нас.
