— Кокос и мед, кажется, она сказала. — Должно быть, я скорчил гримасу, потому что Кинг фыркнул.
— Да, мне тоже показалось противным.
— Это не противно, — признаю я. — Я просто не ожидал этого.
Повертев чашку в руках, я вижу надпись " C&H Latte", написанную карандашом.
Это ее почерк.
Затем я вспоминаю слова Кинга о том, что она сделала его сама.
Я удивляюсь…?
Я поднимаю чашку к лицу, прижимаю нос к стороне, противоположной надписи, где должна была быть ее ладонь, и вдыхаю.
Розы все еще нет.
Проклятье.
— Дружище. — В голосе Кинга звучит раздражение. — Серьезно, старик, эта женщина вывела тебя из себя.
Я не обращаю внимания на слова Кинга. У меня нет времени на его осуждение.
Он не понимает.
Она нужна мне.
Мне нужно уничтожить ее.
Открутив крышку, я подношу ободок чашки к губам и выпиваю все содержимое несколькими большими глотками. Наслаждаюсь тем, как горячая жидкость обжигает мое горло. Подпитывая огонь одержимости, бушующий в моей крови.
ГЛАВА 14
Пейтон
— Я сказала без кофеина, — огрызнулась женщина.
— А? — Я смотрю на внезапно разозлившуюся женщину через кассу от меня.
— Я. Сказала. Без кофеина. — Она говорит это медленно, словно разговаривает с идиоткой.
Я опускаю взгляд на чашку, которую протягиваю ей.
— О, эм, простите.
— Я видела, как ты прошла мимо кофейника. Если он пуст, я подожду, пока ты заваришь еще. Я не буду это пить.
Мои плечи опускаются все ниже с каждым ее предложением.
Она видела, что я поступаю неправильно, и не остановила меня. Просто позволила мне потерпеть неудачу.
— Мне очень жаль, — повторяю я. — У нас есть кофе без кофеина, я просто… забыла.
Она насмехается, скрестив руки на груди.
Мое лицо пылает, когда я отворачиваюсь от женщины. Она ведет себя так, будто я пыталась насильно накормить ее чем-то, на что у нее аллергия. Хотя сейчас я испытываю сильное искушение.
Ты же никогда не будешь мстить.
Я опускаю глаза, отставляя чашку с оскорбительным кофе с кофеином, и тянусь за пустой.
Я не ребенок, но когда на меня так кричат, я чувствую себя ребенком. Опять бессильная жертва. Снова.
Когда мои пальцы сомкнулись вокруг ярко-оранжевого рычажка на нужном кофейнике, женщина снисходительно комментирует.
— Хорошая работа.
И мне никогда так не хотелось уволиться на месте, как сейчас.
Это был долгий день.
Долгая неделя.
Это была долгая жизнь. Почему я никогда не могу просто передохнуть?!
И хороший перерыв. Не плохой перерыв — как на прошлой неделе, когда моя духовка начала издавать дребезжащий звук. Или три дня назад, когда кто-то, очевидно, использовал отбеливатель в стиральной машине прямо перед тем, как я положила туда свою одежду, испортив единственную пару приличных джинсов, которые у меня были.
Не глядя на нее, я закрываю крышку на ее кофе без кофеина и ставлю чашку на столешницу.
Я чувствую, как она колеблется, прежде чем взять чашку и выйти из кафе.
Хорошее избавление. Я не знаю, чего она ждала. Я думаю, что языка моего тела должно быть достаточно, чтобы дать кому-то понять, что я не заинтересована в ссоре.
Я бы хотела держать плечи назад и голову поднятой, когда кто-то мне грубит. Но это трудно. К тому же эта женщина была достаточно взрослой, чтобы быть моей матерью, что вызвало совсем другие эмоции. И слишком много воспоминаний, которые я изо всех сил старалась подавить.
Я никогда не хотела драться.
Мне это не нравится. Я делаю все возможное, чтобы избежать этого.
Те несколько раз, когда я не мог сдержаться и срывалась, ничем хорошим для меня не заканчивалось.
Просто веди себя хорошо, и проблем не будет.
Голос моей матери, вызванный тем ужасным клиентом, звенит у меня в голове.
Мама всегда перекладывала вину за поведение Артура на мои плечи. Всегда говорила мне: "Если бы ты только сделала это", или "Если бы ты вела себя так"… Но я была ребенком. Невинным ребенком, у которого не было возможности защититься от его издевательств. И мы обе знали, что как бы идеально я себя ни вела, это ничего не изменит. Когда он был в таком настроении, он бил меня независимо от того, делала я что-то, что его беспокоило, или нет.
Неосознанно одна из моих рук поднимается вверх, чтобы нежно потереть переднюю часть шеи.
Мне накладывали швы. Однажды я сломала руку. Все это физически больнее, чем те разы, когда он обхватывал мое горло руками. Но почему-то этот случай был самым худшим.
Потому что, когда он душил меня, это была не боль. Это был страх. Страх, что он может зайти слишком далеко. Сожмет слишком сильно.
Мои губы сжались, и я заставила себя дышать сквозь воспоминания.
Хуже всего был страх, который я испытывала, когда видела этот взгляд в его глазах. Он знал, как близко он был к тому, чтобы заставить меня замолчать, раз и навсегда. И что он раздумывает над этим.
Я почти чувствую холодное прижатие его ужасного кольца к моей шее.
Я стараюсь не думать об этом, ни о чем таком, но я почти уверена, что он убил бы меня, если бы мы не были так бедны. Артур всегда находил выход из неприятностей, но у него не было таких денег, которые нужны, чтобы подкупить полицию, чтобы она не обратила внимания на убийство.
В самые мрачные дни какая-то часть меня мечтает, чтобы он так и сделал. Чтобы закончить мои страдания. Конечно, меня не было бы рядом, чтобы насладиться его наказанием, но я бы умерла счастливой, зная, что он сгниет в тюрьме.
Это мое самое большое сожаление, что у него есть возможность жить нормальной жизнью. Возможно, он не будет счастливым человеком, но он свободен. Он может распоряжаться своими днями. А он этого не заслуживает. Он не заслуживает того, чтобы дышать после того, что он сказал, что заставило меня окончательно сбежать, за два дня до моего восемнадцатого дня рождения.
* * *
— Подождите! Пожалуйста! — Я повесила сумочку повыше на плечо. — Это моя остановка!
Автобус сегодня переполнен, что является следствием дерьмовой погоды, и я была на грани того, чтобы задремать, когда человек рядом со мной ткнул меня локтем в ребра, разбудив. Хорошо, что это случилось, потому что этот ужасный день стал бы еще хуже, если бы я проехала свою остановку совсем.
— Извините. Извините. — Я бормочу свои извинения, шаркая боком по проходу.
Я уже давно смирилась со своим размером. Я просто такая, какая есть. Широкие бедра, толстые ляжки… это то, что есть. Это нормально. И обычно меня это не волнует. Но сейчас, когда водитель автобуса уже смотрит на меня через верхнее зеркало, мне хочется просто выбежать отсюда. Но узкие проходы, полные локтей, и широкие бедра не сочетаются.
— Извините, — извиняюсь я в последний раз, когда дохожу до выхода.
Водитель ничего не отвечает, только делает вид, что открывает дверь.
Порыв влажного ветра взлетает по ступенькам, развевая борта моего пальто, как в каком-то дурацком скетче Мэрилин Монро.
Боже, как мне надоел этот день.
Я крепко держусь за поручень, когда делаю последний шаг из автобуса на тротуар. И я рада, что сделала это, потому что едва не теряю равновесие, когда мой кроссовок соприкасается с тонким скользким слоем слякоти, покрывающим тротуар.
Рука едва успевает коснуться поручня, как за мной захлопывается дверь, и автобус уносится прочь.
— Придурок, — ворчу я, дергая за края пальто.
Мне следовало застегнуться до того, как я вышла из "Твина", но я торопилась. В этом я буду винить ту стервозную покупательницу, потому что именно ее чашку кофе с остатками кофеина я случайно опрокинула, когда надевала пальто. Но теперь, когда между мной и домом осталось полквартала, я не останавливаюсь ни перед чем. К черту холодный ветер.
Очередной порыв ветра заставляет меня прижать подбородок к груди и прищурить глаза. Эта мешанина снега и дождя — ранняя зима даже для Миннесоты. Под тяжестью осадков с деревьев опадет еще больше листьев, и это меня огорчает. Потому что осень — мое любимое время года, и преждевременное ее окончание наверняка вызовет приступ сезонной депрессии.
