мне лицо огнетушителем, если я вернусь в Маунтин-Лейкс на папину вечеринку, — говорит Джона, улыбаясь. — Я дам ему десять баллов из десяти за креативность. Огнетушитель? Это было бы чертовски больно, Прес.
Мое зрение двоится, затем снова сливается, когда я пытаюсь дышать сквозь боль.
— Ради бога, Джона. Почему ты не можешь просто… оставить меня в покое?
— Мне не нравится твой друг, — говорит он, игнорируя меня. — Он пригрозил вызвать полицию, если я не буду болтаться здесь, в Нью-Йорке, и ждать его. Сказал, что скажет им, что моя машина подвезла тебя к больнице той ночью, когда мы развлекались. Сказал, что натравит на меня своего маленького друга и выведает все мои грязные секреты. Вот как я узнал, что ты не сказала ему правду. — Джона подается вперед. Я чувствую его злобный взгляд на своей коже, как тысячу ползающих насекомых. Я чувствую себя грязной. Мерзкой. Больной. — Если бы он знал, что я трахнул тебя в ту ночь, — напевает он, проводя пальцами по линии моей челюсти, — не думаю, что он стал бы угрожать. Если бы знал, что это я перерезал тебе вены, он бы пришел за мной. Могу сказать, что ты ему нравишься, по тому, как он говорил со мной в твоей дурацкой гребаной школе…
— Остановись, Джона. Просто… прекрати, блядь!
Но он этого не делает.
— Он задира, твой Пакс Дэвис. Думает, что может просто так уколоть меня и заставить делать то, что ему нравится? У него на уме еще кое-что, сестренка. Ты знала, что я встречаюсь с ним сегодня вечером? Он тебе это сказал?
— Нет! — Хотя теперь это имеет смысл — как разозлился Пакс, когда мы появились в его отеле. Как он продолжал пытаться заманить меня в ловушку, заставить вернуться домой. Он разговаривал с Джоной, пытаясь выяснить, что происходит между нами, потому что я взяла с него обещание никогда больше не спрашивать меня об этом. Почему Пакс не мог просто оставить это в покое?
Джона крепко сжимает нож в одной руке, задумчиво покусывая ноготь большого пальца.
— Когда мы закончим здесь, я собираюсь разобраться с ним следующим, понимаешь. Я выпотрошу этот кусок дерьма и вытащу его внутренности. Он не имеет права угрожать мне. Никто не смеет этого делать.
— Здесь повсюду камеры, — устало говорю я. — Твое лицо будет на записях. Они поймут, что это был ты.
Джона бросается вперед, хватая меня за горло.
— Я буду в гребаной Мексике прежде, чем они поймут, кто я такой, ты, тупая тварь. Меня там ждет целая жизнь. Розарито, детка. Мне все равно, если я никогда не вернусь. Когда закончу то, что начал с тобой, и заставляю этого ублюдка заплатить за его высокомерие, я буду счастлив, как свинья в дерьме.
— А как насчет… папы? — хриплю я. — Он узнает, что ты… сделал.
— Мне уже все равно. Наш отец — слабое, жалкое подобие человека. Ничтожество. Я рад, что он узнает, что это был я.
— Джона…
Он встряхивает меня, поднимает руку и приставляет нож к моему глазу. Острие зависло в миллиметре от моего зрачка. Если я хотя бы моргну, сталь вонзится прямо мне в мозг. И знаю, что на этот раз его не переубедишь. Нет смысла торговаться.
— Думаю, я трахну тебя снова, Пресли, — усмехается Джона. — В память о старых добрых временах. На этот раз я оставлю тебя в сознании. Можешь брыкаться и кричать сколько угодно. Я хочу видеть страх в твоих глазах, когда я…
Он появляется из ниоткуда, ревущая полоса черной ярости. В одно мгновение Джона прижимает меня к земле, держа лезвие в опасной близости от моего глаза, а в следующее падает с меня, сильно ударяясь о пыльный голый бетон рядом со мной.
Пакс живая, дышащая ярость.
Он стоит надо мной, без куртки, без бейсболки. Костяшки его пальцев в крови. Его обычно холодные глаза полны огня. Я даже не узнаю его. Парень выглядит так, словно вот-вот взорвется, когда поворачивается ко мне и спрашивает:
— Ты ранена?
— Нет. Нет, я… — Я вздрагиваю, резко втягивая воздух. — Только моя голова…
Пакс сосредотачивает свое внимание на Джоне, который с трудом поднимается на ноги, все еще сжимая нож в руке.
— Ты гребаный покойник, — говорит он. Я слышу лед в его голосе. Пакс говорит спокойно, очень четко, но я могу сказать, что он вот-вот потеряет контроль над собой. — Брось нож.
— Ты действительно чертовски глуп, не так ли? — Джона сплевывает. — Какого хрена я должен это делать?
— Если не бросишь его, я собираюсь использовать его на тебе, гребаный псих. И я не буду перерезать тебе вены…
— О чем, черт возьми, ты говоришь? — Джона брызжет слюной.
— …я засуну эту штуку в твою гребаную задницу и постараюсь хорошенько ее покрутить.
Меня охватывает холодный шок. Он знает. Пакс знает, что это Джона перерезал мне вены, а не я сама. Иначе с чего бы ему так говорить? Пакс раздувает ноздри, направляясь к Джоне.
— С ума сойти, как звук распространяется в таких тесных местах, как это. Ты был бы поражен тем, что я только что, блядь, услышал, — выплевывает он.
— Ты ни хрена не знаешь, — смеется Джона. — И ты ничего не сможешь доказать. Я просто пришел сюда, чтобы убедиться, что с Пресли все в порядке. Вот и все. — Он хихикает, и звук разносится рикошетом по всей парковке.
— Так значит ты не собирался насиловать собственную сестру? — Чистая, неподдельная ненависть сочится из слов Пакса. — Ты не собирался нападать на нее, а затем, черт возьми, убить?
Мне казалось, что я уже видела Пакса злым раньше. Оказывается, нет. Вены на его шее и руках гордо вздымаются, когда парень шагает к Джоне. Он — нечто смертоносное и беспощадное, чего следует бояться.
Однако Джона не видит в глазах Пакса зверского желания убивать. Он бросается вперед, готовый рискнуть быть схваченным, чтобы попытаться обойти Пакса… добраться до меня. Это худший ход, который тот мог бы сделать.
Пакс рычит, врезаясь в Джону. Они одного телосложения, одного роста, но это не имеет значения. Пакс одержим. Он швыряет Джону на землю, и они вдвоем сплетаются в борьбе в путаницу из рук и ног. Джона наносит серию ударов, которые выглядят так, будто причиняют боль, но Пакс даже не вздрагивает. Он представляет собой ужасающее зрелище, когда отбивается от каждого удара и продолжает наступать на Джону. Среди хаоса я не вижу ножа. В конце концов, слышу, как он с грохотом падает на землю, и бросаюсь вперед, отбрасывая
