в моих объятиях…
Она даже не шелохнулась, когда ее отец вбежал в полицейский участок в баскетбольных шортах и мятой футболке, в которой, очевидно, спал до того, как ему позвонили копы. Мужчина небрит, на подбородке пробивается щетина. Тени под его глазами такие темные, что похожи на синяки. Сначала он игнорирует меня, полностью сосредоточившись на своей дочери.
— Пресли! Боже мой, Пресли, что, черт возьми, происходит?
Она просыпается, моргая в тумане сна, когда он опускается перед нами на колени, его руки дрожат, когда убирает ей волосы с глаз. Чейз вздрагивает, когда видит своего отца. И вздрагивает еще сильнее, когда понимает, что я держу ее на руках. Но я ее не отпущу. Еще нет. Я, блядь, не могу.
— Папа, — шепчет она.
— Они рассказали мне, что произошло. Женщина-полицейский разговаривает по телефону. Они… — Его лоб складывается в миллион морщин. — Они все перепутали, милая. Они сказали мне, что Джона напал на тебя. Я сказал им, что произошла какая-то ошибка, но…
— Никакой ошибки, — выдавливаю я. — У этого ублюдка крыша поехала. Он изнасиловал ее.
В моих объятиях Пресли хнычет, зажмурив глаза. Ее так сильно трясет, что я чувствую, как она дрожит, как осиновый лист. Ей невыносимо видеть выражение ужаса на лице своего отца, и мое сердце, черт возьми, разрывается из-за нее. Моя Файер. Такая сильная. Такая яростная. Она не должна была бояться. А должна была быть в состоянии рассказать этому человеку, что его злой, больной сын сделал с ней, и должна была быть уверена, что он ее поддержит. Я немного ненавижу его, но не так сильно, как ненавижу себя. Пресли должна была рассказать мне, что с ней случилось. Если бы я не был так озабочен тем, чтобы защитить себя, держа ее на расстоянии вытянутой руки, тогда она могла бы это сделать.
Отец Чейз, наконец, смотрит на меня. Узнавание мелькает на его лице — он помнит меня по ресторану. Я обещал присматривать за его дочерью. Поклялся, что сделаю это, и теперь мы здесь, в пяти часах езды от Маунтин-Лейкс, и на Чейз напали, потому что я шантажировал Джону, чтобы он остался в городе, и все это для того, чтобы я мог удовлетворить свое собственное глупое любопытство. Я ожидаю увидеть упрек в глазах Роберта Уиттона, но все, что я вижу — это замешательство и боль.
— Ты уверен? — тихо спрашивает он. — Ты на сто процентов уверен, что это был он? Не было ни малейшего шанса…
— Он сделал это, папа, — шепчет Чейз. — Он делал это уже… некоторое время.
До сих пор я никогда не видел человека таким опустошенным и измученным. Как будто отец Чейз стареет на двадцать лет прямо у меня на глазах. Он выглядит так, словно его вот-вот вырвет. Мужчина прикрывает рот рукой, уставившись на свою дочь.
Пресли делает глубокий вдох, ее грудная клетка расширяется под моими руками. Она смотрит на своего старика, собираясь с духом, а потом говорит:
— Это он перерезал мне вены. Хотел, чтобы я умерла. Он заставил меня поклясться, что я солгу об этом, или он причинит боль маме.
Сдавленный крик вырывается из-под пальцев Роберта. Две крупные слезы текут по его лицу, пока он переваривает эту информацию. Кажется, он не может прийти в себя от этого, но берет Чейз за руку и сжимает. Ему этого недостаточно; он забирает ее у меня, притягивает в свои объятия и прижимает к себе.
— Боже, прости меня, милая. Мне жаль. Мне так чертовски жаль. Я даже не… Я не знаю, что сказать.
Я не могу винить его за это. Может быть, ему следовало бы увидеть знаки. Я имею в виду, что почти невозможно не заметить безумие Джоны, но такие люди, как его сын — искусные манипуляторы. Они очень хорошо скрывают свою темноту. И какой отец ожидает такого дурного поведения от своего ребенка?
Чейз снова начинает плакать в объятиях своего отца. Нет, она не просто плачет. Она ломается, и это слишком тяжело для меня. Я прочищаю горло, поднимаясь на ноги.
— Полагаю, мне пора идти, — тихо говорю я.
Мне физически больно от того, что я поворачиваюсь и ухожу от Чейз. Это кажется чертовски неправильным. Я не хочу этого делать, но мне сейчас не место здесь, с ними.
— Пакс, подожди!
Сдавленный голос Чейз останавливает меня на полпути. Девушка встает и идет ко мне на нетвердых ногах. Когда подходит ко мне, она обнимает меня за шею и прижимается ко мне, все еще дрожа, все еще плача. Я прижимаю ее к себе, закрываю глаза, пытаясь дышать…
— Завтра. Я приду к тебе завтра. В восемь.
Я киваю.
Но завтра я ее не увижу.
Мне повезет, если ее отец когда-нибудь снова выпустит ее из поля зрения.
ПАКС
Я не могу вернуться в отель. Не могу вернуться в Маунтин-Лейкс. У меня болит живот, я измучен и испытываю сильную боль. Все, что я могу делать, это ходить.
Понятия не имею, как это произошло, но я каким-то образом появляюсь на складе в Сохо, где Каллан Кросс и Хилари ждут начала второго дня наших съемок. Когда Хилари видит меня, она бледнеет, краска сходит с ее лица.
— Что?..
Я никогда раньше не видел, чтобы она теряла дар речи.
— Не начинай, — огрызаюсь я.
— Побитое дерьмо, Пакс. Вот как ты выглядишь. Побитое. Дерьмо.
— Ну, спасибо.
— Это не комплимент, ты, остроумный маленький придурок. Ты смотрел на себя в зеркало сегодня утром?
— Нет.
— Ты весь в крови!
Хилари выглядит так, словно у нее вот-вот случится эмболия, что вполне логично. Она зубами и ногтями выцарапывала этот контракт. Думаю, что ради него она, возможно, отказалась бы от своего первенца, на которого у нее никогда не будет времени. И вот я здесь, появляюсь на второй день съемок, выглядя так, словно меня переехал поезд.
— Боже, ты хоть принял душ? От тебя воняет дерьмом.
Набираю в рот огромное количество кофе и проглатываю.
— Нет. Я пришел прямо из полицейского участка, а у них на территории нет спа-салона.
Хилари изумленно смотрит на меня.
— Полиция?
— Я выбил дерьмо из кое-кого.
— Пакс!
— Уверен, что позже вы сможете прочитать все об этом в газете. Но да, все так плохо, как ты себе представляешь.
— Просто… Господи! О чем, черт возьми, ты думал? — спрашивает Хилари. Так разочаровано. Всегда так, так разочаровано. Я — физическое воплощение живого сожаления Хилари. Она открывает рот, держу
