пари, готовая разразиться очередной тирадой о том, как я облажался, но я прерываю ее, прежде чем она успевает начать.
— Нет. Просто… нет. Девушку вот-вот должны были прижать к земле и изнасиловать. Я должен был любезно спросить этого ублюдка, не мог бы он не делать этого?
Женщина снова пытается заговорить, она не услышала. Ей все равно. Я вижу это по ее лицу. Потому поднимаю руку; мое терпение не иссякает. Его не существует.
— Отвали, Хилари. Я собираюсь допить этот кофе, а потом налью себе еще. Как только Кросс увидит меня, он отправит меня домой. С этим ничего нельзя поделать. Так что давай просто отложим весь этот визг на более поздний срок, хорошо? У меня голова раскалывается.
— Кросс уже видел тебя, — произносит голос позади меня. Фотограф растянулся на одном из огромных подоконников на другой стороне склада с открытым ноутбуком, лежащим на животе. Он закрывает крышку и встает, неторопливо направляясь к нам. Он смеется, когда видит меня вблизи и видит, в каком я состоянии.
— Разбитая губа. Намечающийся синяк под глазом. Разбитые костяшки пальцев. — Он надувает губы. — Что еще у тебя есть?
— Что еще тебе нужно?
— Пара ножевых ранений и сломанная рука были бы отлично, но сомневаюсь, что ты бы стоял здесь, насмехаясь над своим агентом, если бы был настолько испорчен.
— Ты, очевидно, недостаточно хорошо его знаешь. — Хилари закатывает глаза. — Он мог быть в нескольких шагах от смерти и все еще находить в себе силы, чтобы показать мне свое отношение.
— Она права, — подтверждаю я. Выскользнув из куртки, я бросаю джинсы на спинку бархатного шезлонга рядом со мной и осторожно, о-о-очень осторожно выбираюсь из футболки — поднимать руки над головой чертовски больно.
Мы все вместе совершаем путешествие открытий; я не видел повреждений, которые нанес мне Джона, прежде чем нокаутировал его задницу, так что черно-синие синяки, расцветающие, как цветы смерти, на моей грудной клетке — это удовольствие для всех нас. Фотограф, лауреат Пулитцеровской премии Каллан Кросс кружит вокруг меня, как будто я лучший рождественский подарок, который он когда-либо получал.
— Прости, малыш. Ты никуда не пойдешь, — говорит он.
— Ральфу Лорену это не понравится! — Хилари выглядит так, словно ее голова вот-вот взорвется. — У них есть очень четкая эстетика для этой кампании, и это не включает в себя…
— К черту Ральфа Лорена.
Даже я шокировано моргаю на него дважды.
Хилари делает это, когда очень, невероятно напряжена. Она становится очень тихой. Вытягивает указательный палец, прямой, как шомпол, и, как сказала бы моя мама, вытягивает шею. Это именно то, что она делает, когда сталкивается с Кроссом и говорит:
— При всем моем уважении… Ты что, — она тычет ногтем, словно указкой, — сошел с ума, блядь? «К черту Ральфа Лорена» — это не то мнение, которое я могу одобрить. Ральф Лорен — один из наших крупнейших клиентов. Ты хоть представляешь, сколько членов приходится отсосать большинству агентов, чтобы провести подобную кампанию? Ни за что на свете… — Это как раз то место, где она достигает точки кипения, — никогда не произноси в слух «к черту Ральфа Лорена» в моем присутствии…
Хилари немного набрала обороты. Если ее не остановить, она может разглагольствовать целых тридцать минут, но Кросс пресекает это в зародыше.
Повернувшись ко мне, он спрашивает:
— Сколько они тебе платят?
— Прошу прощения? — встревает Хилари.
— Тридцать пять штук, — говорю ему.
Кросс смеется.
— Черт. Хорошо. Это большие деньги. Я дам тебе сорок, если ты сделаешь частную съемку со мной. Сегодня. Прямо сейчас.
— Это абсурд, — говорит Хилари. — Он не собирается этого делать. Он связан контрактом с этой кампанией. С нами. Он принадлежит агентству «Ван Кайзер».
Двух секунд недостаточно, чтобы осознать происходящее. Мой мозг работает намного медленнее, чем обычно, учитывая все то нелепое дерьмо, которое произошло за последние двенадцать часов. Но это единственное, чего Хилари не должна была говорить. Сквозь миазмы усталости, затуманившие мою голову, и тупую, настойчивую боль… отовсюду… эти слова прорвались сквозь все и ударили меня чертовски сильно.
Ван Кайзер не владеет мной. Хилари, черт возьми, точно не владеет мной; будь я проклят до самого гребаного ада и обратно, если позволю этому дерьму проскользнуть мимо ушей. Я прищуриваюсь, глядя на Кросса.
— Мне нужно нечто большее, чем деньги.
— НеужелиТыНеСлушаешьТо, ЧтоЯТебеГоворю? — Хилари проговаривает все слова вместе, произнося их быстро, но в то же время очень четко — так вы могли бы разговаривать с раздражительным ребенком, который просто не хочет делать то, что ему говорят. — Ван Кайзер уволит тебя, если мы не снимем эту съемку и не сделаем несколько предварительных снимков, чтобы отправить представителю к концу дня. Если ты согласишься на частную съемку, то они уволят тебя так быстро, что у тебя еще неделю будет кружиться голова. Никто больше не возьмет тебя на работу, Пакс. Мы по-прежнему будем иметь эксклюзивное право на твои изображения до истечения срока действия юридически обязывающего контракта, который ты подписал с нами. Это означает, что ты можешь попрощаться с модельным бизнесом для кого-либо еще на ближайшие два года. Два года, Пакс. Ты действительно хочешь выбросить лучшие годы своей карьеры ради… ради однодневной съемки с фотографом, чьи работы, по моему личному мнению, сильно переоценены?
Ни я, ни Кросс не смотрим на Хилари. Хилари, которая всегда била прямо в яремную вену, когда чувствовала угрозу, вместо того чтобы пытаться быть чертовски разумной. Кросс снова выгибает бровь.
— Чего же ты хочешь?
— Я завязал с этим дерьмом, — говорю я ему. — Не хочу, чтобы мое лицо красовалось на рекламном щите каждый раз, когда я нахожусь в аэропорту. Я фотограф. Приличный, но я не хочу быть приличным. Я хочу быть чертовски крутым.
— О, пожалуйста. В наши дни каждый человек — фотограф, — кипит Хилари. — Прокрути свою ленту в Инстаграм. Сколько людей…
Кросс ухмыляется.
— Значит, ты хочешь быть моим помощником?
— Черт возьми, нет. Я никому не помощник. Хочу, чтобы ты был моим наставником. Моим учителем.
Он качает головой.
— Если ты этого хочешь, то сначала начинай как помощник. И я не занимаюсь дистанционным обучением. Если хочешь чему-то у меня научиться, тебе придется переехать в Виргинию и жить в глуши, на полпути к вершине горы. Думаешь, что сможешь с этим справиться?
Ха! Он действительно понятия не имеет, с кем разговаривает.
— Я уже живу в глуши, на полпути к вершине горы. Тебе не удастся меня разубедить. Но дело с помощником…
— Это не подлежит обсуждению.
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, свирепо глядя на
