Акт бунта - Калли Харт

— Отлично. Я буду твоим помощником. А когда ты увидишь, на что я способен, то позволишь мне вместо этого снимать с тобой и найдешь себе другого лакея.

— Может быть. — Кажется, его забавляют эти переговоры, в которые мы вовлечены. Но я смертельно серьезен. Он не будет так забавляться, когда увидит мою работу и поймет, на что я способен.

Хилари вскидывает руки в воздух.

— Я что теперь невидимка? Господи Иисусе, работать с парнями должно было быть легче, чем с девушками. Может кто-нибудь, пожалуйста, вернуть себе хоть каплю здравого смысла, чтобы мы могли вернуться в нужное русло? Каллан, мы можем покрыть большую часть повреждений на его лице косметикой. О рассеченной губе можно позаботиться в фоторедакторе. Свет сейчас великолепен. Если один из парней сможет достать…

Каллан берет себя в руки и поворачивается к моему агенту.

— На сегодня все, мисс Уэстон. У нас с Паксом впереди напряженный день, и я уверен, что ты хочешь вернуться в свое агентство. Судя по всему, тебе придется отвечать на несколько срочных звонков.

Блин, если бы только я мог собрать этот момент и разлить его по бутылкам, я бы еще долгие годы наслаждался опустошением Хилари; выражение ее лица, черт возьми, бесценно. Это одна из тех ситуаций, когда любой нормальный человек с функционирующей совестью почувствовал бы к кому-то жалость. Это может положить конец карьере Хилари. Но я — это я, и, похоже, я не могу заставить себя беспокоиться об этом. Все, о чем могу думать прямо сейчас — это Чейз, разваливающаяся на части в объятиях своего отца, и я позволяю своей жестокости овладеть мной.

Хилари переводит свое внимание с Кросса на меня, все ее отношение меняется прямо на моих глазах.

— Пакс. Будь благоразумен. Я знаю, что ты не настолько безрассуден. Это… это безответственно. Когда твоя мать узнает о…

Я смотрю на нее с холодной отстраненностью.

— Это не имеет никакого отношения к Мередит.

Хиллари есть еще что сказать, попробовать еще несколько поворотов и манипуляций. Но когда наши глаза встречаются, я вижу, как ее наконец-то осеняет осознание: она ничего не может сказать, чтобы изменить происходящее, и теперь она это знает. Когда женщина хватает свою сумочку и выбегает со склада, я не могу удержаться от злодейской улыбки.

Каллан видит это и смеется.

— На твоем месте я бы не выглядел таким самодовольным. Работа на меня не будет легкой прогулкой в парке.

ПАКС

ВЫПУСКНОЙ

Раскрасневшиеся розовые щеки.

Яркие, ясные голубые глаза.

Стоя прямо, как шомпол, с распущенными локонами, ниспадающими на плечи, Мередит выглядит лучше, чем когда-либо за последние годы. Тень смерти, нависающая над ней в последний раз, когда я видел ее в больнице, исчезла.

— Почему ты так на меня смотришь? — спрашивает она, доставая из своей сумочки «Биркин» пачку «Винчестер». Вытаскивает сигарету и закуривает, протягивая мне пачку.

— Входишь в ремиссию и сразу же подготавливаешь рак легких? — ворчу я. — Очень мило, мама.

— О, пожалуйста, не называй меня так, дорогой. Ты же знаешь, это заставляет меня чувствовать себя старой.

— Ты и есть старая. — Я закуриваю сигарету, зажатую между зубами. — Старая и глупая. Тебе не следовало приезжать. От Нью-Йорка до Нью-Гэмпшира пять часов в пути. Простого телефонного звонка было бы достаточно.

— Сегодня твоя выпускная церемония, Пакс. Думаешь, я бы пропустила это?

— Да. Безусловно, да.

Она корчит гримасу, теребя нелепую черную мантию, которая на мне надета. Ранее она попросила меня надеть выпускную шапочку для фотографии, но я так злобно набросился на нее, что она сразу же сдалась и с тех пор больше не просила.

Затягиваясь сигаретой, она выпускает дым через нос.

— О, конечно, да. Потому что я худшая мать в мире, не так ли?

Я ничего не говорю. Она ждет, что я буду лебезить перед ней, буду отрицать и убеждать что, конечно, она не самая плохая мать в мире, с какой стати я должен так думать? Но я не один из ее наемных лакеев. Поэтому не обязан говорить ей то, что она хочет услышать. И не обязан заставлять эту женщину чувствовать себя лучше после того, что она делала со мной на протяжении многих лет.

Мередит, кажется, молча принимает это, глядя вдаль.

— Ты все еще весь в синяках, — говорит она через некоторое время.

Она пытается дотронуться пальцами до неприглядной зеленой тени под моим правым глазом, но я отмахиваюсь от ее руки.

— Я в порядке.

— Я знаю. — Она снова затягивается и выпускает дым. — Ты всегда был сильным. Сильнее, чем нужно было быть. Я хочу, чтобы ты знал, что…

Я жду, а потом жду еще немного. Смеюсь себе под нос, позволяя тихому пространству между нами, где извинения Мередит остаются невысказанными, растянуться. Она никогда не сможет этого сказать. Я никогда не услышу, чтобы моя мать сказала, что ей жаль. Мне не нужно слышать, как она это говорит. Часть меня знает, что она в любом случае не имела бы этого в виду. Мередит слишком сломлена, чтобы когда-либо признать, что сделала со мной что-то плохое.

— Обвинения в нападении были сняты. И, судя по всему, тот ужасный мальчик отправится в тюрьму на очень долгое время, — говорит она.

Я очень сильно затягиваюсь сигаретой, выкуривая ее. Швыряю окурок в розовые кусты.

— Я знаю. Руфус сказал мне. — Он сказал, что Джоне светит двадцать пять лет за то, что он сделал с Чейз. Двадцать пять лет, кажется, недостаточно. Но у меня долгая память. Я этого не забуду. И буду ждать Джону Уиттона за тюремными воротами в тот день, когда его срок подойдет к концу.

Мередит смотрит на широкую полосу газона, которая тянется вниз к озеру академии. Она на мгновение задумывается, а затем говорит:

— Им действительно нужно посадить несколько кипарисов вдоль дороги, там, внизу. Той, что ведет к главному входу. Мне всегда казалось, что кипарисы выглядят ужасно романтично. Хотя я не уверена, что они будут процветать в таком климате. Я слышала, что здесь очень часто идут дожди.

Ни слова лжи, это второй приезд Мередит в Нью-Гэмпшир. Она отправила меня в Вульф-Холл на основании брошюры, которую однажды прислала ей по почте ее подруга из Коннектикута, потому что ее подруга считала, что Вульф-Холл выглядит как место, которое «заставит такого парня, как я, исправиться».

— Мне насрать на кипарисы. Послушай, если уйдешь сейчас, то