Потому что посреди моей бури, в центре всего моего хаоса, Гаррет ждет с распростертыми объятиями, готовый разбить меня вдребезги такой безусловной любовью, о существовании которой я и не подозревала до него.
И вдруг что-то щелкает.
Я могу постоять за себя, но я не обязан. Мне позволено быть частью целого.
Мне позволено выбирать любовь.
ГЛАВА 42
ПАУНД ТАУН
— Должен ли я позвонить ей? Я должен позвонить ей, верно? Да, я позвоню.
Я беру свой телефон, большой палец зависает над этим солнечным лучом.
— Нет, — стону я, швыряя телефон на кровать. — Мне не следует звонить.
— Я боюсь, — шепчет Джексон с порога.
— Я тоже, — шепчет Адам в ответ. — Я никогда раньше не видел, чтобы он разговаривал сам с собой.
— Я разговариваю не сам с собой, вы, гребаные индюки. — Я запихиваю свои спортивные штаны и толстовку в ручную кладь. — Я разговариваю с вами, двумя ослами.
— Выбирай одно из двух, Андерсен, — говорит Джексон с раздражающей ухмылкой на лице, наблюдая, как я собираю вещи для нашего полета позже вечером. — Индейки или ослы. Мы не можем быть и теми, и другими.
— Ты будешь тем, кем, черт возьми, я тебе скажу быть.
Глаза Адама искрятся весельем.
— Медвежонок Гэри сегодня утром какой-то колючий.
— Спасибо, — ворчу я, хватая батончик гранолы, который он протягивает мне, когда я прохожу мимо.
— Ради всего святого, Гаррет, просто позвони ей.
— Я не могу. Ей нужно было пространство, чтобы сделать это самой. — Рывком открываю холодильник, достаю апельсиновый сок и пью его прямо из кувшина. — Я не хочу доставать ее.
— Я не думаю, что если ты просто спросишь как она и скажешь «привет», это как-то ее побеспокоит. Ты бы дал ей понять, что думаешь о ней.
Я не могу перестать думать о ней. Мой разум не отключался с тех пор, как Дженни ушла отсюда двадцать четыре часа назад. Проблема в том, что ни одна мысль не является связной. Все представляет собой неразбериху из — что, если, один страх ведет к другому, пока я не бреду по темной дороге, задаваясь вопросом, на что похожа моя жизнь с ней в Торонто. Я мало что вижу, кроме того, что это холодное, безрадостное будущее, которого я не хочу.
— Что, если она уйдет? — Выпаливаю я. — Что, если она согласится на работу и переедет в Торонто?
Адам и Джексон внимательно наблюдают за мной.
— А что, если она это сделает? — Адам, наконец, отступает. — Ты не можешь последовать за ней. По крайней мере, не сейчас. И твоя семья переезжает сюда.
У меня сжимается горло.
— Я не хочу с ней прощаться.
— Большие расстояния — это тяжело, — говорит Джексон. — Это тяжело для любых нормальных отношений, а твои — ненормальные. Ты играешь в профессиональный хоккей. Когда ты не путешествуешь, ты обязательно в Ванкувере. Ты бы увидел ее в межсезонье. Это то, чего ты хочешь?
Чего я хочу, так это Дженни, я могу заполучить ее любым способом. Если мне придется кончать на ковер в моем гостиничном номере по FaceTime в течение восьми-десяти месяцев в году, я это сделаю.
— Может быть, ты мог бы попросить ее остаться, — предлагает Джексон.
— Я не могу.
Я хочу. Я хочу быть эгоистом. Но я не могу. Дженни заслуживает этой возможности. Я не просто хочу, чтобы она осталась, я хочу, чтобы она следовала своим мечтам.
И я бы никогда не попросил ее предпочесть меня своим мечтам.
— Ты беспокоишься, что это недостаточная причина для того, чтобы она осталась?
Я не беспокоюсь о том, что недостаточно хорош для Дженни. Никогда эта женщина не просила меня быть кем-то другим, кроме самого себя. Все, что я мог дать, всегда было правильным, именно таким, как ей нужно. То же самое можно сказать и о том, что она мне дает. Я не знаю, сколько существует способов объяснить, как два человека так идеально подходят друг другу, но я готов провести остаток своей жизни, составляя предложения, если это то, что нужно, чтобы заставить ее поверить, что этого достаточно. Что ее, черт возьми, достаточно.
— Я думаю, что любовь — это достаточно веская причина для большинства поступков, но мне не нужно, чтобы она оставалась в Ванкувере, чтобы я любил ее. Я буду любить ее, где бы она ни была, и я собираюсь убедиться, что она это чувствует.
Потому что это, я думаю, самая большая проблема Дженни: непонимание того, что ей не нужно жертвовать ни единой частичкой себя, чтобы получить всю любовь, которой она заслуживает.
Настоящая любовь не обусловлена. Это видеть кого-то таким, какой он есть, и принимать его всего. Это знать, что вы, в первую очередь, друзья, а во вторую — любовники, понимать, что споры — это возможность узнать друг друга глубже. Ужин ждет тебя в микроволновке, свет оставлен включенным, чтобы ты благополучно вернулся домой. Принимать вместе душ, чтобы вы могли дольше целоваться. Это два часа ночи, когда раскрываются секреты, пока вы увлечены друг другом, танцуете на кухне, смотрите фильмы Диснея на диване и плачете навзрыд. Это поддерживает мечты, расти вместе и расти порознь. Потому что, когда ты можешь быть сильным сам по себе, ты можешь быть сильным и вместе.
Если я должен любить Дженни на другом конце страны, это именно то, что я собираюсь сделать. И если расстояние меня не остановит, то Картер Беккет уж точно не остановит.
* * *
Он не собирается меня останавливать, но чертовски уверен, что пытается, и он чертовски бесит меня, пока делает это.
— Андерсен, ты неплохо выглядишь на второй линии. — Он объезжает меня на коньках, держа палку поперек бедер.
— Тогда я должен вернуться к первому. Поскольку, как ты знаешь, это мое место.
— Но тогда где бы играл Кайл?
— На его месте, — отвечаю я сквозь стиснутые зубы. — На второй линии.
— Я согласен, — вмешивается тренер. — Нам нужно, чтобы Андерсен вернулся на — первый — с тобой и Эмметом. Вы трое — наш звездный состав не просто так. — Он обрывает Картера, как только тот открывает рот. — Беккет, посмотри мне в глаза и скажи, какое место в этой команде принадлежит Андерсену.
Челюсть Картера сжимается.
— На первой линии.
— И почему?
Его взгляд переключается на меня, и за всей злостью я вижу что-то еще. Что-то уязвимое и мягкое. На мгновение, несмотря на его дерьмовое отношение на прошлой неделе, я сочувствую ему.
— Потому что он ценный игрок и незаменимый лидер.
— Вот именно. Так что разбери свое дерьмо и давай сегодня вечером поиграем в настоящий хоккей. Андерсен, ты снова на первой линии.
— Молодец! — Эммет хлопает меня рукой в перчатке по заднице. — С возвращением, детка. Мы скучали по тебе.
— Говори за себя, — ворчит Картер, и то сочувствие, за которое я цеплялся минуту назад, исчезает. Заплаканное лицо Дженни всплывает в моем сознании, и что-то внутри меня обрывается.
— Повзрослей, блять, Беккет.
Картер подходит ближе.
— У тебя проблемы, Андерсен?
— Да, у меня гребаная проблема. — Я катаюсь вперед, пока моя грудь не касается его. — Моя проблема в том, что тебе двадцать девять лет, но ты ведешь себя как гребаный малыш, у которого задули свечи на день рождения.
Я не знаю, кто из нас первым бросит клюшку и перчатки на лед.
Картер сжимает в кулаке мою футболку, промахиваясь мимо моего лица и хватая меня за плечо, когда замахивается.
— Ты трахаешь мою сестру!
— Нет, я не собираюсь! — Я дергаю его на себя, сбивая с него шлем. — Это больше…
— Ты сказал, что собираешься отвезти ее в Паундтаун!
Наши ноги переплетаются, когда он обхватывает мою голову рукой, и мой шлем слетает, когда мы падаем на лед.
— Она сказала это первой!
— Да, ну а теперь я собираюсь сводить тебя в Паундтаун, и не в самом веселом смысле!
— Жаль, что ты уже там, — ворчу я, наваливаясь на него сверху, прижимая его извивающееся тело ко льду. Мой кулак едва дотягивается до его рта, когда его рука закрывает мое лицо. — Потому что я только что… трахнул… тебя!
