- Мамочка, - тихий всхлип десятилетней девочки донёсся до мужчины – с открытого балкона он мог наблюдать всю картину своей рушившейся семьи. – Мамочка, пожалуйста, не умирай..
- Прости, детка, - молодая женщина лежавшая на кровати, еле подняв руку положила ее на макушку ребенка. – Прости, что оставляю тебя, но обещаю, я буду приглядывать за тобой с неба. Одной из тех маленьких звёздочек, что ты будешь видеть каждый вечер, буду я. Не плачь, прошу тебя. Я так тебя люблю.
- Мама!
- Береги её, любимый, - слова сказанные шепотом, сорвавшийся с искусанных губ Кристин Харрис были последними, что она произнесла, прежде чем последней вдох покинул ее тело, а сердце остановилось.
Писк аппарата прервался громким криком мужчины и плачем девочки.
- Милая!
- Мама, - боль в конечностях стала ничем по сравнению с болью в сердце.
Она сжимала его в тиски, не давая спокойно биться, оплетала все мое естество, не позволяя сделать лишнего вдоха. Лёгкие жгло. Глаза слезились. Тихий стон сорвался с моих губ, пока я медленно сползала по двери моей спальни.
«Солнышко, хочет, чтобы мамочка почитала ей сказку?».
«Моя маленькая принцесса такая красивая».
«Я знаю, моя доченька будет самой счастливой на свете».
Как же ты ошиблась мама, твоя дочь никогда уже не будет счастлива, потому что твой муж никогда меня не берег. Не исполнил твою последнюю просьбу, а просто забыл меня, как свой самый страшный сон. Единственное, что я удостаивались от него за все эти годы это холодный презрительный взгляд его карих глаз, ледяным голосом сказанные слова«Не смей позорить меня»,что набатом стучат в моей голове, да нескольким десятком пощёчин, когда я отрывала его от работы или смела, перечить его «наказу».
Твой муж выдал меня замуж за мужчину, что будет вечность изменять мне и никогда меня не полюбит. Мне никогда не узнать того летящего счастья о которым ты говорила, не понять, что такое влюбленность и любовь, потому что я закрыла свое сердце для всех. Я не хочу любить, и именно поэтому я не буду счастлива.
- Прости меня… Мама.
Я не сдерживают и всхлип все-таки вырывается из моей груди. Я так по тебе скучаю, ты ведь единственная, кто всегда любил меня.
Звонок в входную дверь прерывает мою начинавшуюся истерику, и честное слово, кто бы там сейчас не был я несказанно рада этому человеку. Не хватало ещё того, чтобы Джеймс узнал о моих слабостях.
Доковылял до двери, и открыв ее я встретила родителей моего мужа.
- Мистер и миссис Николсон, доброе утро, - я пропускаю их внутрь, стараясь натянуть приветливую улыбку на губы. Один только взгляд Редмонда доказывает мне, что все мои попытки казаться радостной напрасны.
- Доброе утро, Дженни, - щебечет Элизабет, кажется, она счастлива, что ее сын, наконец, дома, а не гниёт в больнице. – А где сын?
- Я сама недавно встала, ещё не ходила к нему, - я поддерживаю разговор, продвигаясь к комнате Джеймса. – Подождите немного, пожалуйста, я его разбужу.
Спиной натыкаюсь на дверь, ведущую в спальню мужа, я наощупь нахожу ручку и чуть не падаю на пол, на котором уже побывала один раз за пару дней, и повторять свои подвиги не спешу. Удержав равновесие, захлопываю дверь и разворачиваюсь всем телом к кровати, сразу же натыкаясь на пронзительный взгляд серебряных глаз.
- И тебе доброе утро, - усмехается он. – Решила протереть пол своей тушкой?
Вчерашнего Джеймса как и не бывало, нет, у него все такие же спутанные волосы, синяки под глазами и уставшее выражение лица, но больше нет того мужчины, которого ещё вчера хотелось утешить. Пожалуй, придушить его надо было сразу. Чтоб не мучаться.
Думаю мой взор служит ему ясным ответом, потому что ухмылка его становится жёстче, и сам весь будто подбирается, словно зверь, готовящийся к охоте, с учётом того, что нижней частью тела двигать совершенно не может.
- Твои родители пришли, - серые глаза становятся похожи на тучи, и приходит моя очередь злорадствовать. – Матушка очень желает тебя видеть, так что давай, надевай маску послушного сыночка и веди себя прилично, ты ведь не хочешь ее расстраивать. Сцена в больнице тебе ничего не разъяснила?
Он рычит, но позволяет мне помочь ему переместится в коляску и отвести в ванную комнату смежную с его спальней. Недовольство мужчины ощущается в воздухе, напряжение, вызванное осознанием, что сейчас мне предстоит делать с ним – до этого я лишь как бы наблюдала в больнице, менять надо было все два раза в сутки, и так как вчера мы ходили на физиотерапию – даже вспоминать тошно – помогли ему там – можно было пощупать руками.
- Только не это, - надо же, я слышу в его голосе отзвуки отчаяния, и кажется, каплю стыда.
- Поверь, мне тоже это удовольствия не доставляет, но не матушку же твою звать.
Он стонет что-то неразборчиво, а после позволяет мне «позаботится» о нем. Первым делом я снимаю с него ночную футболку, от которой отчётливо пахнет потом и примесью лекарственных средств, упругие мышцы переливаются под его смуглой кожей, когда он поднимает руки. Самое сложное следует за этим, необходимо снять штаны и то, что находится под ними – трусы и подгузник, который и является основой реакции моего мужа на все эти действия. Он помогает мне стянуть штаны, приподнимая свой вес крепкими руками, с тихим стоном опускаясь обратно в кресло: на заросших скулах разливается стыдливый румянец; Джеймс отводит глаза, когда чувствует мои пальцы на своих тазовых косточках, скалит зубы и рычит зверем – стыдно, обидно, унизительно…
- Лучше бы я сдох под той машиной, - хрипит он, зажмуривая глаза, пока я снимаю с него это хреновину и выкидываю в мусорку – вытяжка отлично убирает весь запах.
Я ничего не говорю. Как бы я его не ненавидела, мне все равно жаль, я и представить не могу, что он сейчас испытывает, все те чувства, что вызывает в нем вся эта ситуация. Вместо слов я просто прилагаю все усилия, стараясь не напрягать раненную ногу и не смотреть на то, что находится у Джима между ног, для перемещения его тела в ванную. Хотя, смотреть там действительно есть на что, особенно сли представить его в эрогированном состоянии: большой, примерно восемь дюймов* в длину и почти два в толщину, такой же смуглый, как и все его тело, с аккуратной обрезанной алой голов..
- Насмотрелась? – ехидно спрашивает Джеймс, и от стыда в его голосе ни осталось ничерта, превратившись в насмешку. – И как тебе?
- Смотреть то особо не на что, - в подобном ему тоне отвечаю я, старательно больше не опуская взгляда вниз. Весёлый фырк был мне ответом, мол, да-да, так я тебе и поверил. Глу-па-я.
Не краснеть, Дженнифер, не краснеть, мать твою.
- Сам в состоянии помыться или тебе помочь?
- Мне корсет нельзя мочить, - он криво усмехается. – Но внизу так и быть, помою сам, лишь бы тебя не стеснять, принцесска.
Я закатываю глаза, как знала, он та ещё мстительная сволочь.
- Мне сегодня надо будет уехать ненадолго, - пока он может себя внизу, я оповещаю его о своих планах, - твои родители смогут с тобой посидеть?
- В такую-то погоду? – я вспоминаю приближающуюся грозу и капли дождя по окну, и чуть морщусь. – Нет, мне, конечно, плевать, что там у тебя стряслось, и насрать, честно говоря, на то, заболеешь ли ты, но ты хоть мозгами-то иногда думай. Если они у тебя конечно, остались.
Сарказм, с которым он закончил свою фразу так и вынуждает меня пустить ему что-нибудь в глаз или ещё куда. Заебал со своими американскими горками в виде настроения. Пусть выберет уже себе один стиль общения и не рыпается.
Николсону хватило пяти минут, чтобы подмыться, и мне вновь пришлось тягать этого крепкого мужчину в кресло, предварительно вытерев его, чуть ли не с зажмуренными глазами. Потому что его чертов агрегат, оказался у меня прямо напротив лица. Нет, у меня, конечно, была парочка парней в универе и школе, но во-первых, я уже признала, что мой муж хоть и мудак, но редкостный красавчик с шикарным телом, а у тех несмышлёных мальцов такого не было, ну а, во-вторых, то, что находилось у них между ног было значительно меньше, чем у мужа. Надев на него чистый подгузник – его подъебательское настроение вновь испортилось, и он превратился в настоящую домашнюю грозовую тучу – и спортивные штаны, что лежали на стиралке, я подкатила кресло к раковине и принялась настраивать воду.
