class="p1">От неё, неподвижной и тихой, мягко исходили волны, захлёстывали его с головой, в спальном мешке ему было душно, но он боялся пошевелиться и выпростать руки. Её голос тоже накатывал на него волнами: «А ребёночек у вас был?», «О несчастной любви, о чём ещё», «Не боюсь ни грозы, ни бури, владею секретом — выжить в любых условиях!».
Мелькнуло тогда: какую тайну носит в себе, может, правда, несчастная любовь? Ерунда какая… Стоит ей пальцем шевельнуть, и любой… Но что «любой», додумать не мог. Обычные отношения между мальчиком и девочкой к Елене не подходили.
Уснул он под утро, просто растаял в волнах, исходивших от Елены.
Разбудили его запах, треск костра и бульканье. Елена варила кашу в сгущёнке и воде, и каша сердито брызгалась.
Нереальность ситуации — он и Елена одни на свете возле огня — покачивала его в невесомости. Он плыл в стреляющих сквозь кустарник и листву лучах солнца, в запахах свежести и огня, в треске костра и в бурчании каши.
— Пока ты вымоешься, будет готова. Чай я заварила в кружках. У нас ещё есть плавленые сырки.
И то, что Елена говорила о самых простых вещах, не опускало его на землю: он плыл к воде, он плыл в воде и парил в бледно-голубом, в сгустившемся жаром утра небе.
За завтраком Елена рассказывала о саранче, о невозможности ещё в начале этого века бороться с ней. Саранча закрывала небо, летела стремительно и пожирала не только колосья и овощи подчистую, но и людей. Голод уносил сотни тысяч.
— Почему ты заговорила о саранче? — спросил её Евгений.
Елена передёрнула плечами:
— От беспомощности. Пока не появилась химия, человек был беспомощен перед саранчой. А теперь он беспомощен перед химией. Нельзя же убить саранчу, или колорадского жука, или сорняк и при этом хоть немного не потравить человека.
— Ты собираешься изобрести препараты, которые не будут отравлять людей?
Елена передёрнула плечами, словно лишнее с них сбросила:
— Может быть. Я не решила, чем буду заниматься, у меня много «хочу». Меня очень интересует вода. Что рождается в ней и можно ли регулировать в ней жизнь? А ещё… Кругом всё в природе гибнет, я хочу найти способ остановить гибель. А ещё меня интересуют воробьи. Это наиболее выживающий вид. Почему красивые крупные птицы гибнут, а воробьи выживают в самых тяжёлых условиях? А может, займусь изучением крови: как убрать код болезни, заложенный предками? В общем, тьма вопросов, а что выберу, пока не знаю. А ты кем хочешь быть?
— Программистом. Компьютеры появились недавно, но какую силу взяли! С моими ногами мне нужна сидячая работа.
— Вот и нет. Тебе нужно развивать ноги, тогда они начнут хорошо работать.
Прошло ещё около часа — в разговорах, а потом они собирали землянику и купались.
Они неслись течением, стараясь оставаться рядом, и им на двоих — запахи воды и леса, солнечные блики по воде, тишина.
И снова были путь гуськом и баба Клавдя с рассказами о жизни.
А потом вечерняя, полупустая электричка к Москве.
— В следующий раз можно съездить в Троице-Сергиеву лавру, — сказала Елена на прощанье.
Он шёл домой, не замечая тяжести палатки и спальников, даже вроде не припадая на больную ногу.
В Троице-Сергиеву лавру! А потом ещё куда-нибудь. Уж в следующий раз он возьмёт гитару, и Елена будет петь. Нет, лучше он будет петь. До похода всех бардов переслушает и выберет то, что хочет сказать ей.
Вечер — пыльный, душный. Сейчас бы в воду и плыть рядом с Еленой.
Почему она заторопилась домой? Почему не захотела остаться ещё на день?
9
— Мне никто не звонил? — спросила Елена брата, едва переступила порог.
У брата пересменок между экспедицией с матерью и лагерем. Мать едет на север и не хочет везти Тимку в холод.
Тимка ехидно усмехнулся, совсем мефистофельской усмешкой, и протянул ей лист бумаги.
— Что это?
— Читай, — передёрнул он плечами, совсем как она.
«Игорь Горец, в девять утра, звал на выставку», «Антон Стригунов, в десять восемнадцать, хочет поговорить»…
Список состоял из семнадцати имён. Возле некоторых крупными буквами была выписана фраза: «Предложение о времяпрепровождении не поступило». Были и прочерки имён, стояло: «Остался инкогнито».
Тимка явно был доволен произведённым эффектом:
— А ты у меня популярная, совсем как The Beatles. Создаётся такое впечатление, что они все от тебя без ума. Я тоже от тебя без ума, только на меня у тебя нет времени.
— Есть идеи?
— Какие идеи?
— Нашего с тобой времяпрепровождения, как ты изволишь выражаться.
— Какие уж тут идеи, когда завтра меня упакуют и отправят в места не столь отдалённые, — вздохнул Тимка. — Хоть бы название поменяли. Лагерь. Нашли слово! По этапу с вещами.
— Ты уж очень развитый для своих отроческих лет!
— Дед развил, нарассказывал мне про лагерь. Там за шестнадцать лет над ними, врагами народа, как только ни поиздевались!
— Не тот же лагерь!
— Один чёрт. Не хочу в лагерь, и точка. Предпочитаю Север с белыми медведями или нашу душную квартиру, зато с тобой.
— Хочешь, я поговорю с матерью?
— Думаю, бесполезно. У неё, по-моему, там свой особый интерес. Уж очень она спешит избавиться от меня и рвётся туда. А с тобой не оставит ни за что, она говорит: «Дай Лене отдохнуть, не висни на ней веригами». Так что у нас с тобой есть всего пара часов.
— Хочешь в кино?
— Кто ж отказывается от зрелища? Но маман не велела испаряться, у неё на меня виды, ей нужна помощь.
— После кино. Дай мне что-нибудь пожевать, и вперёд! Я сама объяснюсь с ней.
Но в кино сбежать они не успели, явилась мать и тут же раздала им задания: у неё оторвался ремень рюкзака, испортились часы, не достираны Тимкины вещи.
— Зоя не звонила? — спросила Елена Тимку перед тем, как начать стирать его вещи.
— Если не отражено в прейскуранте, значит, нет.
Тимка пожал плечами и отправился в мастерские — чинить часы и пришивать ремень к рюкзаку.
А Зоя подняла лицо к Тарасу. О чём они говорят?
1
Я
С Мишкой ездили на шабашки — в семнадцать, восемнадцать, двадцать лет. Малярили. Как-то приехали работать на Брянский завод «Дормаш»: он делал дорожные машины. Мы подрядились красить железнодорожный многопролётный мост.
Красили завод, фасадные работы выполняли.
Мосты красятся кистями, но никто никогда в Советском Союзе кистями не красил. Да и сколько времени понадобится на громадный
