А в тот вечер мать попросила няню привести Соньку, показать отцу, что она научилась говорить «папа». Но отец не оценил.
«И чему тут радоваться? — орал он. — Тому, что твоя умственно-отсталая дочь наконец сказала то, что все дети в год умеют? Ты сама уже в идиотку превратилась! Лучше бы вообще оставили ее в роддоме или где таких оставляют».
Мать говорит, что после этого она хотела от него уйти, но тогда он ее не отпустил. А спустя четыре года сам выгнал. Просто вышвырнул на улицу, потому что надоела. Потому что захотел другую, молодую, свежую, не повернутую на Сонькиных болячках.
Отец хотел оставить себе меня, а сестру отдать матери. Но когда мать пришла за ней, мы с Сонькой устроили адскую истерику. Вот это я даже сам смутно помню. Мы вцепились друг в друга и ревели на весь дом. Нас растаскивали, а мы оба, рыдая, вырывались и опять хватали друг друга, не слушая ни уговоры матери, ни угрозы отца.
В тот вечер мать не выдержала и ушла одна. Отец сам отвез к ней Соньку на другой день. А еще через день я сбежал из дома. На поиски. Но в итоге потерялся. Почти сутки слонялся по городу, пока меня не опознал какой-то случайный чел. Отец тогда всех на уши поставил, везде трубили: «Пропал мальчик…».
Эта эпопея длилась, наверное, месяц, а потом мать решила попросту уехать. Точнее, сбежать. Вместе с нами. Тайком. Отец ей этого не простил. Нашел, избил ее зверски, до полусмерти, на наших глазах, а нас забрал. Обоих. И видеться с ней запретил.
Только вот Соньку он забрал тупо назло матери. Ни тогда, ни сейчас она не была ему нужна. Хотя сестра, сколько помню, из кожи вон лезла, чтобы он ее заметил, чтобы хоть раз похвалил. Но он ее замечал только тогда, когда она косячила…
16. Стас
Захожу в дом, поднимаюсь на второй этаж и — какой сюрприз! — сталкиваюсь с Инессой нос к носу.
Невовремя выползла она из своей комнаты. Тварь.
Инесса собирается спускаться вниз, но я преграждаю ей путь. Она делает шаг влево, пытаясь меня обойти, я — тоже. Она — вправо, и я — вправо, заслоняя лестницу собой.
Тогда она отступает на шаг и, скрестив на груди руки, спрашивает с раздражением:
— Что за игры, Стас?
— Какие уж тут игры? — улыбаюсь я. — Ты у нас, оказывается, опытная психологиня.
— Психолог, — поправляет она с бесстрастной миной.
— Один хрен. Так вот посоветуй, как психолог, что делать. А то у меня проблема.
— Это надо обсуждать прямо сейчас? — нервно спрашивает она.
— Да. Прямо сейчас. А то, чувствую, — приближаюсь к ней, — еще немного — и быть беде.
Несколько секунд она сверлит меня взглядом. Потом, хмыкнув, спрашивает:
— И в чем же твоя проблема?
— В том, что нестерпимо хочется взять одну суку, которая лезет, куда не просят и мелко гадит исподтишка… и свернуть ей шею. Или как вариант: спустить эту тварь с лестницы. С этой, например… — показываю я за спину.
Инесса прищуривается и шипит:
— Послушай меня, избалованный ублюдок, я сделаю так, что и ты, и твоя полоумная сестрица вылетите отсюда в два счета. Отправитесь к своей малохольной мамаше и больше от отца ничего не увидите… ни рубля, ни…
Я хватаю Инессу за предплечье и с силой толкаю к краю лестницы, но руку не отпускаю. Наоборот, сжимаю крепче, удерживая ее, неуклюже балансирующую на верхней ступени. Если бы разжал пальцы, она полетела бы сейчас кубарем вниз. Но мне достаточно и просто увидеть в ее глазах животный страх. Затем дергаю ее на себя и прижимаю спиной к стене. И только тогда убираю руки.
— Видишь, как это легко сделать, — бросаю ей в лицо.
Она судорожно выдыхает, а затем срывается в визг.
— Витя! Витя! — зовет она отца. Затем цедит: — Ты — психопат! Я всё расскажу… Завтра же вас здесь не будет! Вас обоих давно пора изолировать… Витя!
Слышу, как внизу открывается дверь отцовского кабинета. Затем его голос:
— Инесса, ты меня звала?
— Да! Прошу поднимись!
— Я занят, это срочно?
— Да, Витя! Очень!
— Да что там у тебя… — бурчит отец и начинает тяжело подниматься.
Инесса бросает на меня злорадный взгляд.
— Ну всё, идите собирайте чемоданы, выродки, — шепчет она, поглядывая на лестницу. — Ему будет очень интересно узнать, как ты чуть не убил меня.
Отец уже почти наверху, и ее злобная мина в одну секунду превращается в благостно-страдальческую.
— Про твоего брата ему тоже будет интересно узнать, — говорю ей. — Так что вместе будем собирать чемоданы.
Ликующее выражение мгновенно гаснет. По лицу ее рябью пробегает судорога, а в глазах — снова страх. Такой живой, острый, мне даже кажется, я чувствую его запах. И это чистый кайф.
О том, что у Инессы есть родной брат, я узнал совершенно случайно. От Милоша. Его мать владеет частным пансионатом для инвалидов. Он как-то заезжал к матери и видел там Инессу. Без палева, потому что она моих друзей в лицо не знает, а вот они ее — очень даже.
Милош потом, уже по моей просьбе, выяснил, что там находится ее брат с какой-то тяжелой формой ДЦП. Но самое прекрасное, что Инесса всё это скрывает от отца. От всех.
Она пытливо вглядывается в мое лицо, пытаясь понять, как много я знаю. И я ей безмятежно улыбаюсь, словно подтверждая: всё.
— Что такое? — недовольно спрашивает отец, поднявшись к нам. На меня смотрит с сердитым прищуром. — Опять Стас что-то выкинул?
Инесса сглатывает, пытается выдавить улыбку, а у самой дрожат губы.
— Н-нет, ничего такого. Стас… он только что подошел.
— А чего ты меня звала? — хмурится отец.
— Да ничего. Всё уже нормально, прости, что выдернула тебя.
— Прости? Я там вообще-то делами занимаюсь, — раздражается он.
— Витенька, прости. У меня… голова закружилась. Так бывает во время беременности. Я испугалась, что упаду.
— Кого-нибудь из прислуги позвала бы тогда… — ворчит он, но уже не так сурово. — А сейчас как? Лучше?
— Да, да, уже отпустило.
Отец уходит. А Инесса так и стоит у стены как прибитая. Всегда такая хладнокровная, сейчас она явно в панике. Потому что уже знает то, что мы поняли еще в детстве. У отца установки четкие: выживает сильнейший, остальные — в утиль. Слабые, больные, немощные, по его мысли, — ненужный балласт, от которого надо избавляться. А тут вдруг такой шурин. Да ещё и генофонд сомнительный.
— Ты ему расскажешь? — глухо спрашивает Инесса. — Не рассказывай, пожалуйста…
Вообще-то я даже ей не собирался говорить, что знаю её тайну, а отцу — так тем более. Но ей расслабляться не за чем.
— Смотря как себя вести будешь, — ухмыляюсь я. — Будешь милой, послушной мамочкой — не скажу. А если опять начнешь лить говно отцу в уши про меня и Соньку, то…
— Я поняла. Я… я согласна…
— Тогда проверим, насколько ты поняла. Идем, — я направляюсь в сторону Сонькиной комнаты.
— Что? Что ты хочешь? — семенит за мной Инесса. — Что проверим?
— Какая ты теперь у нас послушная и милая, — глумлюсь я. — Заходишь сейчас к Соньке и просишь прощения.
— За что?
— За всё! Мало ты ее изводила и унижала? — тут же закипаю я. — Мало из-за тебя ее отец гнобил? Помнишь, как он по твоей просьбе заставлял ее вымаливать у тебя прощение? Вот сейчас повторишь этот номер, только теперь сама. Ясно?
Инесса, скиснув, кивает. Я иду дальше, она покорно тащиться следом.
Захожу первый в комнату к Соньке. Она залипает в телефоне с несчастным видом, но, увидев меня, вздрагивает и быстренько прячет сотовый в карман.
Но когда на пороге возникает Инесса, Сонька аж темнеет лицом.
— Что ей тут надо?
— Соня, — молвит наша мачеха убитым голосом. — Прости меня, пожалуйста. Я была к тебе несправедлива. Мне очень жаль.
Затем Инесса обращается ко мне:
— Всё? Я могу идти?
— Вали.
С перекошенным лицом она выскакивает пулей. А Сонька наконец закрывает рот.
— Стас, это что сейчас такое было?
— Покаяние, — плюхаюсь на диван рядом с ней. Про брата Инессы Сонька не знает, и чтобы не допытывалась, перевожу разговор: — А ты чем занималась? Только не говори, что ты все еще по Шаманскому с ума сходишь.
