Рыбий Пуп тревожно взмахнул ресницами. Он знал — но он и то знал, что знать ему не полагается…
— Убили за попытку оказать сопротивление при аресте, — пролепетал он, отводя глаза.
— Ты веришь, что это так?
— Вы так сказали, начальник.
— Но ты-то веришь, я спрашиваю?
— Да, сэр, — прошелестел он. У него стало подергиваться веко на правом глазу.
— Пуп, сейчас я тебе все выложу грубо и прямо. Вы работаете на синдикат. Тайри убили за то, что он нарушил слово. По счастью, это не повлекло за собой особого вреда. Отдал Тайри Макуильямсу эти чеки, а ничего из этого не получилось. Но Тайри был ниггер дошлый. Он что-то оставил Глории, что — мы не знаем. И вдруг Глории нет как нет — неспроста же это. Я лично так понимаю. Либо она сбежала из страха, потому что у нее чеки, либо, возможно, ее где-то прячет большое жюри и выкачивает из нее показания, ясно? Если так, то мы влипли. Ты же, Пуп, таишь злобу из-за того, что случилось с Тайри…
— Нет, сэр! — крикнул Пуп, чувствуя, как у него прыгают губы.
— А что, это естественно. Ниггеры тоже умеют злиться…
— Ни на кого я не злюсь, начальник! — еще громче закричал Пуп, уповая на то, что сработают закоснелые представления, укоренившиеся в сознании белых.
— Ну-ну, потише, — процедил Кантли. — Слышь, Пуп?
— Что, сэр?
— Я ведь тебя не знаю, как знал Тайри.
Его окатило страхом. До самых сокровенных тайников его души добирался этот белый.
— Да знаете вы меня, начальник, — с надрывом убеждал он белого в том, чему сам не верил.
— Э, нет, это ты брось, — отчеканил Кантли. — Ты из этих ниггеров, из нынешних. Кто вас, таких, разберет.
— Вы! Вы меня знаете! — захлебывался Рыбий Пуп.
— Так из каких же ты, ниггер, а? По словам, ты, выходит, человек верный, а на самом-то деле, может, убил бы меня на месте, а?
— Нет, сэр! — Он вскочил и кинулся к Кантли.
Кантли сгреб его за шиворот и прошипел сквозь зубы:
— Может, ты ненавидишь меня — скажешь ты это мне в лицо, ниггер?
Немигающие глаза белого были в двух дюймах от его глаз: если бы Рыбий Пуп сейчас промолвил хоть слово, он сказал бы правду, и с нею оборвалась бы его жизнь. Он только судорожно глотнул и продолжал смотреть в немигающие глаза. Кантли отшвырнул его от себя на пол и стал над ним, глядя, как бьется в рыданиях поверженное тело.
— Черт его знает, как с тобой быть, — сдавленно проговорил он, поворачиваясь к двери. Он остановился, резко обернулся кругом и опять устремил на него ненавидящий взгляд.
— Я хочу работать, начальник, — прорыдал Рыбий Пуп, не поднимая головы.
— А я тебе не верю!
— Мне-то вы можете верить!
— Тогда говори, где чеки!
— Не знаю я! Не знаю! — истерически кричал Рыбий Пуп, и перед глазами у него стоял камин, в котором замурованы чеки.
Кантли молчал, не сводя с него глаз. Рыбий Пуп чувствовал, что у белого вот-вот созреет решение, — решение, которого он страшился. Необходимо было его отвлечь.
— Начальник?
— Ну что?
— У меня тут лежат ваши деньги.
— Ах да, я и забыл…
Рыбий Пуп поднялся, открыл сейф и вынул из него зеленоватую пачку денег.
— Вот, начальник, возьмите. Сколько нам, столько вам, как папа говорил.
Кантли запихнул пачку в карман. Между ними повисла пустота. Слова не шли Пупу на ум, а ждать, чтобы Кантли заговорил снова, было страшно. Он поднял на белого внимательный взгляд и сказал негромко:
— Хотите, проверьте, что в сейфе, начальник.
— Ах, чертов ты сын, если б только я мог тебе поверить! — не выдержал Кантли. — Но ведь ты нипочем не скажешь правду, черный щенок! — Он задохнулся и снова загремел: — Нет, будь ты проклят! У тебя язык не повернется сказать, что у тебя на душе! — Неожиданно его злость обратилась на себя самого. — Ей-богу, прямо не знаешь, как с вами, ниггерами, и быть… Сперва запугали вас, а теперь добиваемся, чтобы вы нам говорили правду. А вы не можете! Не можете, будь оно все неладно! — Кантли круто повернулся на каблуках и вышел, оглушительно хлопнув дверью так, что, кажется, задрожали стены.
Рыбий Пуп моргнул, беззвучно пошевелил губами и, повалясь в кресло, незрячими глазами уставился в пространство.
До вечера он просидел в конторе, предаваясь тягостному раздумью. Бежать — иного выхода не было; бежать, покуда Кантли его не уничтожил. Податься на Север, поступить в школу? Нет, о школе было тошно подумать, ему уже не удалось бы настроить себя на учение, слишком он безнадежно перерос то состояние духовной зависимости, какое требуется прилежному ученику.
Податься на Север и открыть свое дело? Тогда надо искать кого-то взрослого в компаньоны, ведь он несовершеннолетний, да и без капитала не обойтись. Эх, если бы только знать, где сейчас Глория и доктор Брус! Но их след затерян в дебрях огромного далекого города.
Что ж, он уедет, только раньше поднакопит денег от «податей». А пока будет полностью подчиняться Кантли, чтобы хоть как-то усыпить его страхи. Или попробовать успокоить его по-другому — скажем, оставить себе половину чеков как средство защиты, а половину отдать Кантли? И признаться тем самым, что он лгал, когда корчился тут в рыданиях?.. Какое там! Кантли просто прикончит его на месте.
В шесть часов он все еще мучился сомнениями. Он ничего не ел с утра, и мышцы его живота трепетали, словно о стенки желудка билась крыльями стайка воробьев. Он приложился к бутылке виски — от этого полегчало… Вдруг он вздрогнул: кто-то стучался в дверь.
— Да-да?
Дверь открылась, и в комнату, желчно поджав губы, вплыла Эмма. За нею шел Джим.
— Пуп, я пришла с тобой поговорить.
— Садись, мама. — Рыбий Пуп вопросительно взглянул на Джима.
— Если ты не против… Миссис Таккер просила меня побыть здесь.
— Пожалуйста, — с раздражением проворчал Рыбий Пуп.
Эмма села; Джим примостился на краешке стола. Ага, явились учить его уму-разуму… Его разбирала досада.
— Пуп, — осторожно начал Джим. — Так получилось, что я слышал, о чем вы утром говорили с Кантли…
— Ну и что? — оборвал его Рыбий Пуп в бешенстве, что Джим невольно подслушал, как он пресмыкался перед Кантли.
— Понимаешь, кое-что произошло, и одно с другим связано. Сегодня полиция устроила у твоей матери обыск, весь дом перерыли сверху донизу.
— Правда, мама? — спросил Рыбий Пуп, потрясенный.
— Да, правда. Сказали, что ищут чеки какие-то.
Рыбий Пуп закрыл лицо руками. До сих пор его предупреждали. Сначала Мод. Потом Макуильямс. Кантли. Теперь Эмма и Джим предъявляли ему доказательства. Ему было обидно за Эмму, было стыдно и горько от сознания своей беспомощности. На мгновение его покинула уверенность в себе.
