— Вам здесь нельзя находиться, — пролопотал он, не дыша.
— Что с тобой? — улыбаясь совсем широко, спросила она. — Мод сказала…
— Нет! — Он отпер дверь и протиснулся в нее боком, как будто женщина была заразная.
— Стойте, мне с вами надо поговорить…
— Нет!
Он кубарем скатился по узкой лестнице, перемахивая через четыре, а то и пять ступенек сразу; дыхание со свистом вылетало из его горла. Сотни мыслей теснились у него в голове, и все они сводились к одной: необходимо найти Кантли! Совершалось нечто непонятное, и было жутко подумать, что это может значить. Чутье твердило, что он попал в ловушку, подстроенную миром белых. Да, он позвонит Кантли. Он был совершенно уверен, что эта женщина — белая, кожа у нее белей, чем у Глории, белее, чем была у Глэдис… Он домчался до нижней ступеньки, с разбегу вылетел за дверь и сбежал с крыльца на тротуар. Метнулся было в сторону аптеки на углу, но тут же замер на месте. В пяти шагах от него остановилась темная машина, открылась дверца, из машины выскочил Кантли и побежал к нему.
— Начальник!
Он вдруг заметил, что к нему со всех сторон сбегаются полицейские, берут его в кольцо. У него помутилось в глазах.
— Начальник! — жалобно повторил он. — А я ищу вас… Там наверху девушка, говорит, что пришла от Мод… Белая… Идите посмотрите.
— Спокойно, Пуп. Ты что это так всполошился? — спросил Кантли.
Рыбий Пуп обернулся, как ужаленный. Из окна его комнаты раздался вопль. Окно было открыто настежь, из него высовывалась женская голова; растрепанные пряди светлых волос падали женщине на лицо, она вопила истошным голосом, глядя на полицейских. На тротуаре стали собираться прохожие, изумленно задирая кверху черные лица. Несколько полицейских кинулись в дом. Рыбий Пуп посмотрел на исходящую криком девицу, на кольцо полицейских и круто повернулся к Кантли.
— Что это делается, начальник? — выговорил он упавшим голосом.
— Это тебя надо спросить, что делается, — спокойно сказал Кантли.
— Но я не знаю, сэр. Я как раз вам бежал звонить.
— Насчет чего?
— Да вот что девушка ко мне пришла…
— Ты что это городишь, Пуп? — глядя на него в упор, спросил Кантли.
— Что-то неладно с этим ниггером, — сказал один из полицейских.
— Там у меня белая девушка, — пролепетал Рыбий Пуп. — Я ее не звал. Она говорит, ее Мод послала…
— Надо бы, ребята, подняться в квартиру, взглянуть, о чем тут мелет этот ниггер, — сказал Кантли. — А ну, пошли. Ниггера тоже захватите.
— Да я…
— Цыц! Пошли, сказано!
Кантли стал подниматься по лестнице, за ним — другие полицейские. Слышно было, как наверху рыдает женщина. Рыбий Пуп двигался точно в горячечном сне. Девицу подослали к нему нарочно! Стряпают улики, чтобы обвинить его в изнасиловании! Ужас какой. Не может быть, так не бывает… А между тем он знал: то, что случилось, должно было случиться — он всю жизнь ждал, что с ним случится нечто подобное.
Навстречу им сбежал по лестнице краснолицый полицейский.
— Там белая женщина! — крикнул он. — Говорит, что на нее напали! Какой-то ниггер пытался изнасиловать!..
Рыбий Пуп стал как вкопанный, пытаясь оторвать от нёба одеревенелый язык.
— Нет! — выдавил он. — Нет!
— Топай-топай, ниггер! — сказал полицейский, который шел сзади.
— Но это она не про меня! — сорвался на крик Рыбий Пуп. — Никто на нее не нападал!
Удар пришелся ему между лопаток.
— Шагай, ниггер, не задерживай!
— Я ничего ей не сделал!
— БУДЕШЬ ТЫ ДВИГАТЬСЯ, НЕТ?
— Да, сэр, — прошептал он покорно и поплелся вслед за Кантли по лестнице.
Чем ближе они подходили к его квартире, тем становилось слышней, как там, плача, бессвязно рассказывает что-то женщина. Да, это ловушка! У него перехватило живот, на мгновение потемнело в глазах. Эх, будь сейчас рядом окно, сигануть бы наружу! Он споткнулся и тотчас получил пинок от полицейского.
— Не балуй, ниггер, шагай знай!
— Но я же ничего не сделал! — прорыдал он.
— Тихо, Пуп! — рявкнул на него Кантли.
Дверь в его комнату была открыта. Кантли вошел первым, Рыбий Пуп — за ним, влекомый необъяснимым желанием видеть женщину, которая неведомо откуда канула в кромешную ночь его страха. Он шагнул через порог и остолбенел: девица стояла в трусах и лифчике, все остальное, в чем она пришла, валялось там и сям на полу. При виде них она заплакала громче, указывая рукой на Пупа.
— Вот он, этот ниггер… Как кинется на меня!..
— Не смей разевать пасть, ниггер, когда говорит белая женщина!
— Но, мистер…
На этот раз удар пришелся ему в переносицу, и он потерял равновесие. Когда он очнулся, оказалось, что он стоит на коленях, а рядом валяется чулок девицы.
— Ты что же это, чертов сын? — говорил ему Кантли. — Кто бы подумал, что тебя угораздит так влипнуть.
— Так я же, начальник…
— Обидел вас этот ниггер, мисс? — обратился Кантли к девице.
— В самое время вы подоспели, — выговорила она сквозь слезы.
— А он это, вы уверены? — спросил один из полицейских.
— Уверена! Я из тыщи его отличу! Он самый!
— Как же он вас сюда завел?
— Я искала себе женщину, чтобы пришла постирать, — заученно начала девица, округляя в притворном испуге голубые глаза. — Этот ниггер сказал, что одну знает подходящую, — я, говорит, вас к ней провожу… Пришла я за ним сюда, а он запер комнату и не выпускает… Я тогда стала кричать… Он срывает с меня одежду, а я все кричу… Ну он и сбежал…
— Нет! — заорал Рыбий Пуп. — Нет! Нет!
— Заткни хайло, ниггер!
Он понимал, что противиться нет смысла. Так и есть, это Кантли убирает его с дороги. Он посмотрел на девицу. Такая нежная, хорошенькая — как только ее хватило на эту ложь? Он знал теперь, для чего сползлись к этой улице Кантли и полицейские — они тут дожидались, когда послышится женский крик.
— Я с ней минуты не находился, увидел — и бежать…
— Помолчи, Пуп. Твои дела дрянь, — сказал Кантли.
Рыбий Пуп со вздохом прикусил губу. Господи, неужели ему суждено так кончить?
— Ниггера забрать от греха, — приказал один из полицейских. — Только сначала уведите отсюда даму.
— Есть, сэр, — отозвался другой.
— Вы где проживаете, мисс? — спросил у девицы Кантли.
— Я… я живу… Боже мой, как же я мужу… — Женщина упала поперек кровати и залилась слезами.
Рыбий Пуп опустился на пол, глядя в одну точку потухшим взглядом. Никогда раньше он не видел эту женщину, но ее образ, ощущение ее жили в нем едва ли не с тех пор, как он себя помнил. Господи, почему он не уехал!
