И все же я здесь, сижу на скамейке прямо напротив его могилы, в том же месте, что и каждый день на этой неделе. Как ни странно, это единственное место, где я нашел покой на этой неделе, кроме как объятий Оливии. Находиться в доме было тяжело, потому что он меньше похож на дом, чем когда-либо. Все напоминает об отсутствии человека, который делал его домом.
Когда я в четверг утром проснулся с ее щекой, прижатой к моей груди, я знал, что все будет хорошо, но все равно прощаться было тяжело. Тяжело было смотреть, как Оливия идет в школу в свой последний рабочий день перед тем, как Кара увезет ее на курорт, чтобы побаловать. Это значит, что дом по-прежнему пуст, и мы с Дублином одинаково недовольны ее отсутствием.
Поэтому я провожу свои дни здесь и у Хэнка. Хэнк особо ничего не говорит, что мне нужно сейчас, хотя обычно мне это не особо нравится. Он позволяет мне просто быть, позволяет мне чувствовать то, что мне нужно прочувствовать.
Если бы мой отец не умер, я бы никогда не встретил Хэнка. Я не знаю, где бы я был без него. Он неизменно был рядом на каждом шагу, всегда, когда я в нем нуждался. Он говорит, что читает меня, как инструкцию по эксплуатации, что чистая правда. Хэнк знает, что мне нужно, по тому воздуху, который я приношу с собой, когда я у него. Иногда это не то, что я хочу, но всегда то, что мне нужно.
Время на часах говорит мне, что пора домой, поэтому я встаю и кладу руку на мраморный камень.
— Я обещаю, что заставлю тебя гордиться мной, и сам буду гордиться собой. Я люблю тебя.
Дублин, соглашаясь, издает небольшое «гав», и мы возвращаемся к машине, я усаживаю его на заднее сиденье. Не знаю, зачем я это делаю, ведь он запрыгивает вперед, как только я сажусь за руль.
Когда я приезжаю домой, у дома стоит внедорожник Адама, а он, Гарретт и собака Адама, Медведь, сидят на крыльце.
Мне пришлось сменить код на своей двери. Я понимаю, что люди хотят меня проведать, и я ценю это, но постоянные посетители, приходящие и уходящие, уже стали перебором. Каждый раз, когда я приходил домой, на диване кто-то лежал, рылся в шкафу или ел за моим столом.
Не то чтобы я был против, просто мне нужно было личное пространство, перерыв от голосов, постоянно звучащих в моем ухе. Мне нужно было прочувствовать, что мне нужно, а я не мог этого сделать, когда вокруг меня постоянно были люди, которые хотели убедиться, что я не справляюсь с эмоциями.
Был также один фотограф, который следовал за мной по подъездной дорожке после прогулки с Дублином. Два часа спустя появились фотографии, на которых я набираю три из четырех цифр, а затем фотография, на которой я кричу ему, чтобы он убирался с моей территории. Опять-таки, вторжение в частную жизнь.
— Когда с нами поделятся новый кодом? — спрашивает Гарретт, следуя за мной внутрь.
— Когда ты перестанешь есть мои чипсы, когда меня нет дома.
Дублин и Медведь немедленно вступают в борьбу, прямо посреди коридора, и я мысленно помечаю себя спросить Оливию, не хочет ли она завести вторую собаку.
— Могло быть и хуже, — Гарретт открывает мою кладовку, достает буханку ржаного хлеба и засовывает два ломтика в тостер. — Я мог бы есть твои «Орео».
— И тогда в следующем сезоне у нас не будет правого нападающего, — я машу в его сторону, когда он достает арахисовое масло и джем. — У тебя что, дома нет еды?
— Снова проголодался, — бормочет он, обмахиваясь ложкой с арахисовым маслом.
Адам смотрит на меня, ухмыляясь.
— Что?
— Ничего, — он поднимает плечи. — Я просто рад за тебя. И горжусь тобой.
— Я ничего не сделал, — бормочу я. — Это была Оливия.
— Это неправда. Ты обратился в полицию. Ты поставил ее на первое место, ты проглотил свою гордость и умолял ее подождать, пока разбираешься.
— Да, приятель, — Гарретт разминает хлеб и откусывает огромный кусок, поглощая половину своего сэндвича, когда он приобнимает меня за плечи. — Мы гордимся тобой, — он хмыкает. — К тому же, Адам так разозлился, когда та, которую нельзя называть, позвонила ему из тюрьмы, что велел ей идти на хрен и переезжать обратно в Денвер. Злой Адам — такая редкость, и я наслаждаюсь каждым мгновением с ним.
Лицо Адама пылает, он почесывает затылок, но, прежде чем наклоняет голову, я вижу как он улыбается, и, черт возьми, тоже улыбаюсь.
К тому времени, когда мы оставляем щенков на выходные с няней, Гарретт съедает так много моей еды, что теперь я тоже хочу есть. Я прошу Адама сделать пит-стоп в Макдональдсе, обязательно добавив что-нибудь особенное для Хэнка, который уже сидит на скамейке перед домом престарелых, у его ног багаж, огромная шапка чемпиона Кубка Стэнли «Ванкуверских гадюк» на голове, лучезарная улыбка на лице.
— Итак, ребята. Я приготовил свой самый шикарный костюм, так что, если Кара решит бросить мистера Броуди в последнюю секунду, не беспокойтесь, я могу заменить его.
Уверен, что общения с Карой в день ее свадьбы будет достаточно, чтобы у моего старого друга случился сердечный приступ. Я беспокоюсь за здоровье Эммета, а у него оно идеальное.
Свадьба состоится в отеле «Four Seasons» в Уистлере, куда нам ехать примерно полтора часа. Кара забронировала это место прошлым летом, хотя они обручились всего шесть месяцев назад. Они планировали свадьбу с дня знакомства.
Звучит так, будто я преувеличиваю. Но это не так. Я был там в тот вечер, когда они познакомились. Эммет назвал ее миссис Броуди. Так к ней и обратился. Каре это понравилось, и с того дня они были практически неразлучны.
Когда мы приезжаем, в отеле шумно. Примерно восемьдесят процентов номеров сданы гостям свадьбы. Хотя сегодняшний предсвадебный ужин предназначен только для молодоженов и самых близких родственников, большинство гостей приехали на целые выходные, а кто-то и на более длительный срок.
Я не уверен, хорошее или плохое это начало, когда мы спускаемся в зал для торжества, где, по словам Эммета, мы его найдем. Он оказывается там, прячется в углу с Оливией, а Кара ходит в халате, тапочках, с волосами, завернутыми в полотенце, и кричит о размещении вилок и о том, что солнечный свет, проникающий сквозь окна, будет создавать блики на ее лице за главным столом.
— Но, Кара, — Оливия делает осторожный шаг в ее сторону, но, когда Кара оборачивается, Эммет оттаскивает мою крошечную девочку в угол. — Сейчас еще даже не полдень. Завтра, когда ты будешь сидеть здесь, мы будем тут в обед. Блики будут уже не такие, — она убирает руку Эммета со своего плеча и подходит к окну, показывая на небо. — Солнце будет вон там, достаточно низко, и к тому времени оно должно стать красивого оранжево-розового оттенка.
Кара моргает, глядя на Оливию. Шесть раз. Она подходит к окну, смотрит на улицу, как будто видит то, что видит Оливия. Затем она обнимает свою подругу.
— О, ты права! Слава Богу! — она как гиена хихикает. — Я на минуту потеряла голову.
— Да, на минутку, — бормочет Эммет и тут же, под пристальным взглядом Кары, убегает обратно к стене. Его взгляд оказывается на нас троих, частично стоящих за дверью, и он откидывает голову со звуком, похожим на стон. — О, блять. Слава Богу, блять. Мне нужно немного тестостерона.
Все лицо Оливии краснеет. Она вытягивает руку, совершенно преднамеренно сбивая салфетку и несколько столовых приборов на пол одним движением, несмотря на то, как она прижимает руку ко лбу.
— О нет. Вы только посмотрите на это. Так неуклюже, — она падает на колени и слишком долго занимается тем, что собирает все, пока Кара по комнате порхает к нам.
Я предчувствовал, что это случится. У нас было мало времени, чтобы поговорить, решить, что делать дальше, поскольку она здесь с Карой уже две ночи. Я знаю, что нам делать дальше. Почти уверен, что она тоже. Но я все равно хотел бы остаться с ней наедине, чтобы мы могли покончить с этим напряжением.
— О, боже! Вы здесь! — Кара целует нас в щеки, а затем переплетает свою руку с моей. — У меня для вас столько работы, мальчики. Много работы, — она подмигивает мне. — Для тебя нет ничего слишком большого. У тебя самая важная работа в эти выходные. Не могу допустить, чтобы ты переутомился.
