Искры на моей коже вспыхивают жарким огнем, когда я слышу его голос. Сразу вспоминаю, как он бормотал слова мне в губы той ночью десять лет назад: «Скажи мне, что тебе восемнадцать, и тебе нравятся мои губы на твоей коже» и «боже, откуда ты?»
— Я молюсь о мире во всем мире, молюсь за своих врагов и союзников, за своих подчиненных и за любимую собачку моей мамы, — не глядя на меня, говорит президент звучным, несколько дрожащим голосом. — Ничего не забыл?
— Если только младенцев, застрявших в чистилище.
— Как я мог забыть о них? — На несколько секунд Эш ниже склоняет голову. — И, пожалуйста, присмотри за детьми, оказавшимися в Аду. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Он крестится, и я мельком вижу большие широкие ладони, которые когда-то касались меня.
— Спасибо, что встретилась со мной, — произносит Эш. — Понимаю, что идея послать Эмбри для личной просьбы — тем более что вы никогда не встречались — не была самой лучшей, но я не мог ждать ни минуты, чтобы встретиться с тобой здесь в воскресенье. И я не мог пойти и сделать это сам. Я рассказал Эмбри, и он вызвался помочь. — Эш улыбнулся. — Он потрясающий друг.
Тем более что вы никогда не встречались…
Эш не знает, что мы с Эмбри знакомы? Беспокойство сжимает мое сердце, но я отталкиваю это чувство.
— Вице-президент Мур был очень убедительным посланником.
— Знаю. Вот почему я послал его. Поверь мне, о вещах, на которые он подбивал меня, нельзя говорить в церкви. — Президент встает и, подойдя ко мне, протягивает руку. Я беру ее и смотрю вверх — все беспокойства об Эмбри исчезает. Остается лишь Эш.
После вечера, когда мы поцеловались, я видела тысячи фотографий Максена Эшли Колчестера, я смотрела каждую встречу с ним по телевизору, дебаты и пресс-конференции, но все же оказалась неподготовленной к этой встрече. К нему рядом. Даже при том, что Эш олицетворял совершенство, никакая фотография или видео не могли передать этого. Ничто не сравнится с личной встречей, лицом к лицу.
Все те же рельефные черты лица и полные губы, зеленые глаза, по цвету напоминающие зеленое стекло бутылки — все тот же самый красивый мужчина, что я когда-либо видела, не считая Эмбри Мура. Но у президента есть больше, чем внешность. В нем есть определенное благородство, честность и открытость, и, прежде всего, целеустремленность. Он знает, кем является, и также видит, кто вы. Это возбуждает.
Я позволяю ему помочь мне встать на ноги. Вздрагиваю, и Эштон замечает это.
— Ты боишься меня? — спрашивает он, нахмурив бровь.
Как и у Эмбри, вокруг его глаз и рта морщинки, которых не было десять лет назад, и я замечаю несколько серебристых прядей в черных волосах. Во всяком случае, от этого он стал еще сексуальнее с нашей первой встречи.
— Ты разозлишься, если я отвечу «да»? — выдавливаю я.
Его рука скользит от моей ладони к локтю, и я понимаю, насколько близко мы друг к другу.
— Злость и рядом не стоит с теми чувствами, что ты порождаешь во мне, Грир.
О боже.
Я не могу справиться с тем, насколько напряженно, неистово мое тело реагирует на простую близость, когда все, что нас связывает, — это час десять лет назад, а затем еще час спустя пять лет после этого. Я ищу способ разрядить накаленную обстановку.
— Господин президент…
Эштон выдыхает.
— Пожалуйста, не зови меня так. Не здесь. Не сейчас.
Я пытаюсь заставить себя произнести его имя вслух, имя, которое я писала тысячу раз на полях моих тетрадей во время занятий в школе. Имя, которое шептала в душе, пока моя рука была между ног, но моя поддельная благопристойность зародилась после испытаний на вечеринке, да и так трудно не обращаться по титулу.
Эштон наклоняется, и я чувствую запах костра и его кожи. У меня закружилась голова.
— Ты можешь звать меня «сэр», если хочешь, — бормочет он. — Но только когда мы одни.
Я прикрываю глаза.
Эш ведет меня к проходу, а затем мы идем мимо алтаря к боковым дверям церкви. Агенты охраны с каменными лицами провожают нас к выходу в церковный сад, и президент перемещает руку с моего локтя к пояснице, ведя меня в нужном ему направлении. Собственнический властный жест, будто у Эша есть исключительное право на мое тело.
Я хочу этого. Хочу, чтобы у него было исключительное право на мое тело.
Я не вижу в саду агентов, хотя знаю, что они должны быть там, но в этот момент казалось, что мы одни среди шелеста красных и золотых деревьев, увядших цветов. Эштон останавливается посреди вымощенной плиткой поляны, рядом с побеленной статуей Девы.
— Не хочу тратить твое время. бог знает, что у меня самого его не много. Но я не могу… — он делает паузу — известный красноречием солдат обомлел. — Я не могу больше ждать, — наконец тихо говорит он.
Он так близко, я чувствую запах кожи и листьев и заставляю себя сделать шаг назад. Я должна думать, использовать голову, потому что мое сердце и тело кричат так громко, что я ничего более не слышу, и они кричат: «да, пожалуйста, да, пожалуйста», хотя Эштон до сих пор ничего не спросил.
Президент — Эш, — мысленно поправляю себя, позволяет мне отстраниться, но его взгляд направлен на свои руки на моем теле, все еще владеющие, управляющие мной.
— Я не понимаю, — говорю я. — Не понимаю, почему ты хотел встретиться со мной.
Он проводит рукой по волосам — жест, который я узнаю с той ночи.
— Это справедливо, я полагаю, — говорит он, глядя на покрытую листьями землю, формируя следующую фразу. — Я не хочу пугать тебя своей… прямотой.
— Я имею в виду, что удивлена, что ты помнишь меня. Мы встречались все один раз.
— Дважды, — поправляют меня. — Чикаго, пять лет назад. Помнишь?
Пламя опаляет мои щеки, я глубоко вздыхаю.
— Я помню. — В конце концов, в ту ночь я потеряла девственность. Девушки обычно помнят такие вещи. — Дважды. Мы разговаривали дважды.
И затем я закусываю губу, вспоминая то, что мне удалось забыть за несколько лет, — нельзя сказать, что мы разговаривали. Я говорила с Эшем, а он со мной никогда.
Письма.
Мое лицо вспыхивает сильнее, на этот раз от стыда.
боже, письма. Почему я была такой молодой и глупой? Готовой придать смысл действиям взрослых, не подумав об этом дважды?
— И оба раза были запоминающимися, — говорит он. — Два раза за десять лет, звучит незначительно, но это было для меня… — он затихает, мое сердце сжимается.
Но я облегченно вздыхаю, потому Эш он не упоминает электронные письма. Я никогда не получала ответа ни на одно из моих посланий, и в течение многих лет предполагала, что он никогда не получал их, поскольку в то время воевал. Юная Грир провела слишком много часов в темноте, размышляя о тех посланиях, но теперь, будучи старше, молюсь, чтобы он их не видел.
— Что-то не так? — говорит Эш, протягивая руку, чтобы повернуть мое лицо к своему.
Я понимаю, что смотрела в пустоту.
Солги. Просто солги.
Но я ненавижу лгать. Я пытаюсь найти ответ, который не является постыдной правдой.
— Я смущена. За свои действия в прошлом.
Он улыбается, удивительно нежно.
— Это все? Почему ты ведешь себя так, словно не понимаешь, почему я хочу видеть тебя?
— Я просто… я столько думала об этом поцелуе, — шепчу я, — но понимала, что наверняка ты его не запомнил. С чего бы? Ты взрослый мужчина, и я была просто ребенком. Ты продолжил невероятную жизнь, ты герой, а теперь лидер, и у тебя была прекрасная жена…
Блядь! Я глотаю остальные слова, жалея, что не могу также проглотить свой собственный идиотизм. Из всех вещей, которые я не должна была упоминать, покойная Дженнифер Колчестер была в верхней части списка. И, разумеется, Эш вздрагивает от слова «жена». Всего на мгновение.
— Я любил Дженни, — тихо говорит Эштон, отпуская мой подбородок. И тогда я замечаю темные круги под глазами, отчетливые признаки усталости на лице. У него все еще проблемы со сном, даже после всего этого времени. — И я скучаю по ней. Мне все еще больно, потому что она умерла столь молодой и в муках. Но, Грир, я не буду притворяться, что переставал думать о тебе. Я не могу притворяться.
