всему, тоже. Другая бы на ее месте заорала «как я тебя, папуль, понимаю» и бросилась бы отцу на грудь, а эта только крепче сжала в руках столовые приборы.
– А кто моя мать?
Тихий вопрос Ани прогремел за столом, будто взрыв. Моя мать громко фыркнула. Отбросила салфетку и вышла из-за стола, буркнув что-то про подгорающего в духовке гуся. Отец как будто смутился. Хмыкнул. Провел по волосам ладонью.
– Если честно, то даже не представляю.
– М-м-м, – «глубокомысленно» протянула красная как рак Аня. Бедняга. Это еще надо как-то утрамбовать в голове, что любовниц у нашего отца было столько, что он их даже не запоминал. Впрочем, не мне его винить. Я и сам не всегда помню лиц тех, кого еще час назад трахал. И разница между нами с отцом лишь в том, что я никогда не был женат. И не планирую.
– Извините. Я, наверное, глупость сморозила.
– Да почему? Мне самому хотелось бы знать, что за сука… А впрочем, ладно.
Отец предсказуемо злится. Сейчас он, конечно, рад, что у него объявился родной по крови ребенок. Наверное, любому умирающему будет приятно узнать, что он все же успел наследить в истории. Но вот как бы он отреагировал двадцать лет назад, узнав, что его мимолетная любовница залетела – вопрос сложный. Да и бессмысленный. И здесь вообще главное другое. Я хочу, чтобы встреча с дочерью стала для него стимулом, и отец еще пожил... Такие люди, как он, не должны покидать этот мир так рано. Ему всего шестьдесят!
– Марта, тебе помочь?
– Нет. Все уже готово. Я сейчас…
– Ешь, Ань. Мама не любит, когда на тарелке остается еда.
– Не придумывай, – строго одергивает меня мать.
– Однажды, когда мне было лет пять, она не разрешила мне встать из-за стола, пока я не доем весь суп. А я не мог его съесть, – подмигиваю сестре. – Потому что шел дождь и подливал мне в тарелку.
Я рассчитывал, что Аня хотя бы улыбнется. Но она только странно на меня посмотрела и реально принялась доедать все, что я успел ей насыпать. Разговор вновь вернулся к нейтральным темам, потом отец повел дочь по дому, показывая развешанные на стенах портреты предков. Рассказывая ей то об одном, то о другом. Почему-то именно это, кстати, стало для Ани последней каплей. Уж как-то очень резко она засобиралась домой. Отец вызвался отвезти дочку. Мать запротестовала.
– Ты плохо себя чувствуешь! Даже этот вечер был лишним!
– Хватит делать из меня инвалида.
– Но…
– Достаточно!
Отец мог отрезать так, что никто из нас с ним не брался спорить. И Ане, которая взялась было лепетать что-то по поводу «да я такси вызову», очень скоро пришлось с этим смириться.
– Ну и чего ты весь вечер корчил из себя шута? Тебе весело? – накинулась на меня мать, стоило нам остаться одним.
– А что мне делать? Плакать?
– Зачем ты вообще ему рассказал об этой… этой… Господи, она в детдоме росла! Только представь, что там в голове.
– С ее головой все в порядке.
Опускаюсь на софу. Руками обнимаю низкую спинку, лицо запрокидываю к потолку.
– Если так, то все обстоит еще хуже, чем я думала. Будь она дурой, у нас, по крайней мере, оставался бы шанс, что ей не хватит ума претендовать на наследство.
Чем в большей моя мать ярости, тем тише и резче звучит ее голос. Сейчас она почти шепчет…
– Тебя правда только это волнует?
Спрашиваю, потому что просто не верю, что все так просто. Отцовские деньги никогда не были для матери самоцелью. Любила она его не за это.
Прикрываю глаза. Я ведь помню, черт его дери, как мать страдала, когда ее попытки родить отцу проваливались раз за разом! Вот почему мне очевидно, что ее проблема гораздо глубже. Готов поспорить, мать просто не может смириться, что кому-то настолько легко далось то, о чем сама она только мечтала. И хоть это было давно, кто сказал, что она справилась с той ситуацией?
– А тебя? Волнует хоть что-нибудь? Неужели ты не мог… Не мог…
– Что? Утаить от отца правду?
Наши взгляды скрещиваются над бутонами роз, стоящих в красивой китайской вазе.
– Это же такое потрясение!
– А по-моему, он в восторге, – улыбаюсь я.
– Смотрю, тебе опять весело. Ну-ну, интересно даже, что ты запоешь, если отец на радостях перепишет завещание. Ты же ему никто.
Когда мать хочет меня задеть, она всегда прибегает именно к этому козырю. Иногда мне кажется, что она меня ненавидит. За то, что я, родившись слишком большим, сделал ее, считай, бесплодной. Ее и в правду еле спасли. Но странно, что мне приходится напоминать себе, что виной тому были врачи, которые неправильно оценили риски, а не я – беспомощный и, уж конечно, не желающий ей зла.
– Это его деньги, его бизнес…
– Который ты тащишь на себе! Нет-нет, эта дрянь ничего не получит! Я что-нибудь придумаю. И, кстати, даже хорошо, что ты сумел ее к себе расположить. Держи друзей близко, а врагов еще ближе. Все правильно.
В глазах матери зажигается нездоровый маниакальный огонь. Меня передергивает. Кожей прокатывается волна озноба. Чтобы согреться, я подхватываю на руки пробегающего мимо Ночеблуда.
– Она мне не враг.
– Вы только на него посмотрите! Этому выродку удалось и тебя разжалобить?
– Может быть. Девчонке не повезло. А она ничего, хорошо справилась.
– В дисциплине навешивания вам лапши на уши ей точно нет равных. Кстати, не мешало бы проверить, все ли ценные вещи на месте.
– Не сходи с ума. И отцу не вздумай что-то подобное ляпнуть, – я зевнул, почесал кота по толстому брюху и, согнав его на пол, огляделся в поисках пиджака. Этот день высосал меня подчистую.
Погода на улице ни капельки не улучшилась за время, что мы провели в доме. Скорее даже наоборот. Хорошо, что нам не пришлось выходить на улицу. Машина стояла здесь же, в примыкающем к левому крылу гараже, в который можно было пройти через комнату, которую мой отец назвал «постирочной».
Обалдеть, да? Даже у их грязных вещей была своя комната.
– Эм…
– Ты можешь звать меня папой. Если хочешь. Или Николаем Алексеевичем, если так будет проще.
Я киваю,
