в зеркало. Вместо лица Марко там отражается лицо Марселя.
С лицом Марселя и телом Марко, голос последнего заполняет комнату.
— Ты позволяешь мне пометить себя. Настала моя очередь быть помеченным.
Вытягивая руку, он мажет мою девственную кровь на лицо Марселя, покрывая обе щеки.
Мой сердечный ритм ускоряется, так сильно, что я чувствую, как теряю сознание. Мое тело дрожит. Я начинаю потеть. Я напугана.
Рука Марко поднимается к губам Марселя, Марсель высовывает язык и пробует меня на вкус. И именно в этот момент я просыпаюсь.
Я просыпаюсь на кровати, задыхаясь, с трудом соображая, грудь тяжело вздымается. С широко открытыми глазами я сажусь и качаю головой, напрасно пытаясь очистить ее. Что, мать вашу, это за сон такой?
Сон? Больше похоже на кошмар.
Сжимая простынь у груди, я сижу, дрожа, и ожидаю, когда успокоюсь. Провожу рукой вниз по влажному лицу и качаю головой еще раз. Правда. Что это за слишком нежный секс был в этом сне?
* * *
Сад позвал меня в тот момент, как только я проснулась во второй раз этим утром. После психосна прошлой ночью, я дергалась и ворочалась, пока мой разум не устал бороться с утомленным телом, и я вновь уснула. Это был беспокойный сон, но хоть какой-то.
И все равно сегодня я чувствую себя, будто по мне проехал автобус. Потом остановился и дал задний ход.
Когда я проснулась во второй раз, было уже десять утра. Слишком поздно, чтобы помогать на кухне, слишком поздно, чтобы взять хоть какую-нибудь обязанность на день. А сад всегда нуждался в заботе. И вот поэтому я любила его.
Он нуждался во мне так же, как и я нуждалась в нем. Я обеспечиваю ему заботу и уход, а он обеспечивает мне место, чтобы сбежать от действительности.
Собрав весь спелый урожай с овощной грядки, я решаю, что пришла пора прополоть ее. Одна из моих самых нелюбимых работ в саду. Но, увы, это нужно делать, и если кто-нибудь еще близко приближается к моему саду, я начинаю нервничать.
Боб поймал меня утром, когда я выходила. Он пил кофе на кухне, когда я пришла туда найти хлеб, чтобы пожевать, прежде чем начать свой рабочий день. Как только он увидел меня, на его лице появилась гордость за меня.
Я заметила это, и это было мило. Это было приятно.
Я потеряла это выражение его лица на два последних года, и будь я проклята, если потеряю его вновь.
Улыбаясь, я отрезала кусочек хлеба и наполовину наполнила чашку кофе. Боб наблюдал, как я положила 3 кусочка сахара и сливки. Он сморщился, хотя и улыбался, и спросил:
— Как у тебя дела этим утром, Кэт?
Я знала, что он намекает на прошедшую ночь и на то, что я сделала. Но, по правде говоря, я не думала об этом до этого момента, а была слишком отвлечена сном, который разбудил меня.
Ух, ты. Действительно ли ты так бездушна, что не думаешь о совершенном тобой убийстве?
Я подняла голову, размышляя, и мысленно ответила себе: «Зови меня снежной королевой, мозг, потому что мне абсолютно плевать».
И это была чистая правда.
Марсель был плохим человеком, делающим ужасные вещи. Если бы я не остановила его, то кто? Жена слишком напугана, чтобы рассказать, а сын многократно находился под угрозой смерти, была возможность, что Марсель продолжал бы свои преступления еще много лет. Предполагаемые люди, которые остановили бы его, в конце концов, были бы его жена или сын. И откровенно говоря, я рада, что это сделала именно я, а не кто-нибудь из них. Я предпочитаю взять эту ответственность на себя, чем один из них платил бы за месть этому человеку.
Возможная ответственность за его смерть преследовала бы их. И я не смогла бы меньше переживать о Марселе Дюпоне.
Единственное, когда его будет не хватать — это когда он не будет помогать отцу Роберту с Субботней Мессой, раздавая Святое Причастие и собирая пожертвование для церкви.
Марсель Дюпон: прихожанин днем, монстр ночью.
Выныривая из моих тяжелых мыслей, я ответила Бобу честно, пожимая плечом:
— Я в порядке.
Его глаза достаточно долго изучали мое лицо, пытаясь обнаружить ложь, прежде чем он улыбнулся:
— Хорошая девочка. Горжусь тобой, Кэт.
Когда я выходила из кухни, он вытянул руку и притянул меня к себе, оставляя отеческий поцелуй на моем лбу.
Громкий грохот двигателя вытаскивает меня из моих мыслей. Я встаю, снимаю садовые перчатки и прикрываю рукой глаза от яркого солнечного света. Морщу лоб, когда понимаю, что громоподобный звук исходит из амбара.
Конечно, днем нет работы. Мы никогда не выполняем свою работу днем.
Огромные двери амбара открываются, и оттуда выезжает блестящий, черный спортивный байк. Даже притом, что я не вижу лицо водителя, закрытое шлемом, я точно знаю, что это Марко.
Это тело было в моем сне вчера ночью. Сложно забыть. Я не думаю, что смогла бы, даже если захотела. Я едва различимо закатываю глаза.
Ну, конечно же, у него есть байк.
Байк ускоряется, и я жду, когда он пронесется мимо, но вместо этого он замедляется.
Марко едет медленно и останавливается в нескольких футах от меня, двигатель байка продолжает работать вхолостую. Он поднимает визор [4], позволяя мне увидеть его красивое лицо, и говорит громко вместо приветствия:
— Кошечка.
Мои ноги делают шаг вперед:
— Добрый день, Марко.
Мое любопытство берет верх.
— Куда ты так спешишь?
Его лицо морщится, и он подносит руку к уху, позволяя мне понять, что не слышит меня. Я делаю шаг вперед, ближе к нему. Почти вплотную к байку. Я спрашиваю еще раз:
— Куда собрался?
Марко ухмыляется.
— Я расслышал тебя и раньше, просто хотел спросить, не хочешь ли ты поехать в город, не крича на тебя.
Поехать в город?
С ним?
Я в замешательстве.
— Поехать в город… с тобой?
Его выражение нисколько не меняется, тогда я добавляю.
— На твоем байке?
И тогда он усмехается, и я получаю ответ на свои вопросы.
Я быстро произношу:
— Лучше не надо.
Кадр из моего сна нападает на меня.
«Встань на четвереньки. Лицом к изножью кровати».
Я борюсь со своим дыханием, как и с краснеющими щеками. Моя трясущаяся рука поднимается к теперь уже тяжело вздымающейся груди. Марко, все еще сидя на байке, наклоняется поближе ко мне.
— Это не было «нет».
Мои ноги отодвигаются от него в немом ответе.
Ты убила
