ко мне весьма недвусмысленно. В таких небольших и закрытых коллективах, как школа или детдом, подобное помнят долго.
В день ЕГЭ по русскому я, вконец измаявшаяся, вдруг увидела его в числе явившихся на экзамен. Это стало хотя бы небольшим облегчением его участи — если бы он «просквозил» такой важный экзамен, ему бы точно не простили. Даже результаты не так важны, как сам факт присутствия.
Обстановка в школе в тот день предусматривалась как особо торжественная. В огромном и холодном спортивном зале для одного маленького по численности класса зачем-то выставили парты, стулья и накрытый белой скатертью длиннющий стол.
Стол, само собой, предназначен для экзаменационной комиссии. Увенчивает его неуместная и громоздкая хрустальная ваза с красными розами. Но всем учителям эта обстановка нравится, или же они делают вид.
Войдя, я только мельком взглянула на небрежно развалившегося за партой, одетого в черную толстовку с кислотно-ярким принтом Зимина. Он же, не стесняясь, начинает «поедать» меня глазами. Ведет себя так, как будто мы здесь одни.
Жаль, что Зимин не подозревает о моей задумке попытаться хоть как-нибудь, незаметно подсказать ему по тестам. Теперь этот план точно провален.
Не выдержав игру «в гляделки» первой и боясь быть замеченной в таком пристальном внимании ко мне со стороны ученика другими членами экзаменационной комиссии, я позорно сбегаю из зала под предлогом принести еще ручек и чистой бумаги из учительской. Не хватало еще, чтобы подумали, что мы с ним в сговоре!
В учительскую я все же захожу, и несколько минут просто стою у окна. Наблюдаю издалека за младшей школьной группой во дворе детдома. Оборачиваюсь из-за странного ощущения, как будто на меня кто-то смотрит. В проёме открытой двери стоит Зимин.
— Ты что тут делаешь?! — вздрагиваю.
— Я думал, ты хотела поговорить, — откликается он, запросто заходя в учительскую. Феерическая наглость.
— Я? С чего вдруг?
— Ну, ты посмотрела… на меня… и ушла, — неторопливо объясняет.
— Потому что ты пялился на меня как ненормальный, — перехожу на сердитый шепот, — а я тебе подсказать хотела, между прочим. Как тебя отпустили?
— А я уже закончил, — он улыбается, — и сдал работу.
Смотрю на него в удивлении, на такого спокойного и безмятежного. Конечно, что ему уже этот интернат? Сегодня все ученики здесь в блузках и светлых рубашечках, хоть и в казенных, страшненьких. А он один как вечный анархист, в черных джинсах и в такой вызывающей черной толстовке с капюшоном.
Внезапно в учительскую забегает завуч. Мне делается не по себе от неловкости ситуации, Зимину же, как обычно, все равно.
— Это ещё что такое?! — вскидывается она на него, — в учительскую нельзя заходить. Ты разве не знал? Чего тебе?
— Ничего, — дерзко отвечает он и выходит. Она вопросительно смотрит на меня, а я только развожу руками.
— Сказал, что уже сдал работу. Спрашивал, можно ли домой, — выдаю ей первое, что приходит на ум.
— Зимин мало того, что плевать хотел на высокую комиссию из городского отдела образования, — закипает, как чайник, Татьяна Ивановна, — положил бланк, кое-как заполненный и все, справился! Так ещё расхаживает тут. А в учительской документы, между прочим. И личные вещи преподавателей!
Я стою как истукан, совершенно не представляя, что на это все можно ответить. Добавляю зачем-то, что Зимин уточнял, когда будут результаты.
— Какие результаты? У него бланк пустой, галочки за минуту «от фонаря» наставил, — продолжает возмущаться она, — дворник он будущий, вот кто! И алкаш, попомните мое слово. А вы-то, кстати, почему не на ЕГЭ, Антонина Сергеевна?
Теперь она смотрит уже на меня с подозрением.
— Извините, я как раз собиралась идти, — выпаливаю, собирая запасные ручки и бумагу, — вот, вдруг кому-то понадобится. Уже бегу!
Что я, собственно, и делаю, пока она провожает меня недоверчивым взглядом. В одном из поворотов коридора резко торможу оттого, что кто-то хватает меня за запястье и сильно дергает на себя. Затягивает в пустой класс. Мне даже не приходится гадать, кто это! Бешусь.
— Ты, я вижу, никак не угомонишься?! — хмуро смотрю на Зимина исподлобья, — хочешь, чтобы меня уволили отсюда со скандалом?
— Тише, — он закрывает за нами дверь, — не ори так.
— А ну-ка выпусти, Зимин, я тороплюсь, — говорю ему серьезно.
— Но мы не договорили…
Игнорируя его, я возмущенно разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и иду к окну. Там меня парализует.
Я вижу на заднем дворе школы ту маленькую кошмарную девочку, Аню Маркину, играющей среди детей. Большеголовая, несуразная, в каком-то заношенном тряпье, она просто стоит посреди двора и беззубо улыбается.
Данил неслышно подходит и встает где-то рядом. Девочка явно замечает его, и приветственно взмахивает ему рукой. Глядит прямо в наше окно. Я стою, оцепеневшая, наблюдая, как он машет ей в ответ. Потом оборачивается ко мне.
— Тош, ты в порядке? — искренне удивляется моему побледневшему виду.
— Кто это? — я указываю на девочку одними глазами, боясь шелохнуться.
— Это? Котёнок, — он как-то тепло усмехается, — а ты че, котенка, что ли, испугалась?
— Какой ещё котенок?
— Катя Иваковская.
— Как… Катя?! А не Аня Маркина?
— Это она тебе сказала, что Аня Маркина?! Жестко, — Зимин смеётся, — боялась, наверное, чтобы ты ее не нашла потом. И чтоб не наказали. Это она позвала тебя ко мне, ну, в тот день… Я не просил — честно!
— Да зачем? — обалдеваю.
— Хотела помочь! Видела, как меня кроет, — снова смотрит пристально, — и все знали, из-за кого. Прикинь…
Я намеренно пропускаю мимо ушей его последнюю фразу.
— А почему она в школе не учится со всеми?! Что-то я ее не помню среди учащихся.
— Потому что их отдельно учат.
— Кого это их?
— Таких, как она. Больных детей, — он разъясняет на удивление терпеливо, — у них одна училка по всем предметам, и одна группа всех возрастов. Ты бы ее по-любому сама никак не нашла.
На какое-то время мы оба замолкаем. Вот так все мои мистические страхи Зимин разом сваливает, как тяжелый камень с души! Остаются лишь жалость и сочувствие к этому больному, добросердечному Котёнку, которая так нелепо и своеобразно, но, видимо, от души попыталась помочь Данилу.
— Ты знаешь, она вообще-то нормальная девчонка! — вдруг говорит Зимин, и от этих его слов во мне просыпается даже что-то вроде нежности к нему. Это настолько трогательно, что я, в свою очередь, признаюсь:
— Слушай, а я-то! Если бы ты только знал, каких я себе «мультиков» на эту тему накрутила! Еще бы чуть-чуть, и мне бы начали сниться кошмары…
Он ласково хмыкает, придвигаясь ко мне поближе. И, видимо, собирается пошутить или сказать что-то ободряющее, как дверь
