началось. Извлекать нужно.
— Значит, ты был в больнице? Почему не сказал? Собирался вообще?
— Собирался, — отрезает по-Нечаевски твердо. — Думал, как эту шикарную новость преподнести, — на этой фразе сарказм включает.
— Постфактум, конечно?
— Конечно.
— А теперь что? Ян? Нам нужно срочно лететь обратно в Берлин!
— Нам?..
Боже, он реально выглядит растерянным!
Не просто не планировал меня с собой брать. И не задумывался о подобном.
— Даже не думай, что я хоть когда-нибудь останусь дома.
И снова он замолкает.
Долго думает. Но, в конце концов, выдает:
— Напишу отцу, чтобы приехал за нами в половине пятого. Успеем не только на первый рейс до Берлина, но и на операцию, к которой я готовился.
— Правда?
— Правда.
В самом деле берет мобильный и набивает сообщение. Заглядываю, чтобы убедиться, что Роману Константиновичу пишет. Ян отправляет и отбрасывает телефон в сторону. Перехватывая мой взгляд, напирает.
— А сейчас поцелуй меня, Ю.
— Сексом я сегодня заниматься не буду, — выпаливаю взбудораженно.
Пусть думает, что это мой выбор. Сам ведь не признается, что организм на резерве пашет.
— Хорошо, блин. Просто поцелуй. Давай, Одуван. Иди сюда. Как в самый первый раз.
Прежде чем я успеваю что-либо сказать, заваливает меня на шкуру.
Глаза сверкают. Но в данный момент этот шальной блеск перекрывает тот болезненный сигнал, выдавая того безбашенного мальчишку, в которого я когда-то влюбилась.
— Ты сумасшедший… — выдыхаю взволнованно.
Ян улыбается и, разрывая зрительный контакт, приникает своими горячими губами к моим губам. И я улетаю к небесам. Обнимая, чтобы прижать крепче, позволяю ему углубить поцелуй. А он мне позволяет сделать его трепетным и проникновенным.
Вырваться удается не раньше, чем через полчаса.
— Блядь… Мне сейчас отлив крови на юг как наркотический приход.
Поправляя член в штанах, ковыляет в ванную.
— Пойти с тобой? — спрашивая, уже бегу следом.
— Нет, Ю, — смеется. — Я шучу. От вертушек в голове я точно не умру.
— Какой же ты… — возмущаюсь.
Нечаев подмигивает.
— Приготовь постель, Зай. Я уколюсь, и спать будем. Нужно отдохнуть.
Кровать я, конечно, разбираю. Но быстро отключиться у нас не получается.
— Она ледяная! — едва не воплю я. — Боже! Тут холоднее, чем на улице.
— Сейчас нагреем, — хохочет Ян, притягивая меня к себе под бок.
А потом… В надежном коконе рук Нечаева, когда телу тепло и комфортно становится, а душе — хорошо и светло, я не могу сопротивляться той мучительной нежности, которая разрывает мне сердце. Поворачиваясь к Яну лицом, смотрю ему в глаза, пока он не засыпает. А оставшуюся часть ночи слежу за его дыханием и температурой тела.
Анализируя все, что он рассказал, тихонько плачу.
Ругаю себя, что послала ему фотографии в такой момент. Если бы знала, что в больнице, никогда бы такого не сделала.
Нечаева тоже ругаю. Прилетел же, осознавая всю серьезность ситуации. Примчался.
Боже… В этом весь Ян.
«Если бы он мог, Ю… Если бы он только мог… Полз бы к тебе без рук, без ног…»
Как я тогда не поняла?.. Милана Андреевна все предельно ясно сказала.
Господи… Дай моему Яну Титану здоровья… Дай, пожалуйста… Дай…
Я люблю тебя, Ян Нечаев.
Я с тобой, родной.
© Юния Филатова
В половине пятого еще темно, только-только дождь стих, и давно погас камин. Роман Константинович входит в домик как добрый волшебник. А может, святой покровитель. С теплыми вещами, с горячей едой, с бодрой улыбкой и всепобеждающей верой, что все будет хорошо.
Выползаю из постели, чтобы забрать у него пакеты. А кажется, что невообразимые дары бегу открывать.
— Я с Германией созвонился. А вас там уже ждут.
Никаких упреков Яну за то, что скрывал, не высказывает. В глазах улавливаются наслоившиеся переживания человека, который сам по себе немало перенес, но он умудряется подмигнуть сыну.
— А ты почему плачешь? — обращается ко мне.
С добрым смехом обнимает поверх плеч и притягивает к своей мощной груди. Одним этим движением так сильно Яна напоминает. И на мгновение не ощущаю дискомфорта. Принимаю утешение так, словно до этого миллион раз подобное проворачивали.
— Я тебе рассказывал, дочь?.. У нас в роду все долгожители. Раньше девяноста шести никто не сдавался. Так что набирайся терпения.
Смеюсь, утирая слезы.
— Ну что уж, что уж… Такая судьба, — выдыхает Роман Константинович гораздо тише, но с той же невыразимой верой, что все в этой жизни побороть можно.
В ванной Ян ставит себе очередной укол. Мы принимаем душ и надеваем привезенные Романом Константиновичем вещи. Спешно покидаем охотничий домик.
— Еще вернемся, — обещает мой Нечаев, когда я оглядываюсь на место, с которым так много связано.
С улыбкой киваю.
На заднем сиденье внедорожника немного расслабляемся.
— Вы ешьте, ешьте. Мне приказано пустые контейнеры вернуть, — приговаривает папа, когда открываем первый судочек с плавающими в масле варениками. — Я понимаю, что там много всего. Скажите спасибо, что мама сверху не села. Она посчитала, что Яну нужно поесть именно в пять утра, чтобы выдержать потом до операции восемь часов без пищи.
Вчерашний день был тяжелым из-за правды, которая буквально обрушилась на голову. Но сегодня легче не становится. Наоборот, когда усваиваешь информацию, осознаешь всю глубину пережитого всеми Нечаевыми.
Какими мудрыми и крепкими нужно быть, чтобы это пройти? Всем им. Про Яна вообще молчу — его путь не по силам обычному человеку.
Опустошаем все контейнеры, хотя Нечаева аппетит явно подводит. Молчу, но сердце рвется, когда думаю о том, насколько ему сейчас больно.
Прощание с Романом Константиновичем, да и прохождение контроля в аэропорту для нас проходит скомканно. Отец обнимает Яна, а мне снова хочется плакать.
— Ждем дома с победой.
— У меня этих побед… — бормочет мой Нечаев. Разогнав морщинки, словно тучи, улыбается. — Не подведу, — выдает отцу, похлопывая того по плечам.
— Спасибо вам, — шепчу я.
Роман Константинович хмурится, будто не понимает, за что благодарю. А через мгновение сдержанно кивает и снова приобнимает.
Знакомство с Германией пролетает невнятно. А в клинике с первых минут начинается пугающая суета.
— Ян… — выдыхает одна из медсестер осуждающе, но вместе с тем с очевидным облегчением и, вероятно, даже радостью.
После чего я слышу, как мой Нечаев говорит на немецком. Прежде уже доводилось, когда созванивались с головным офисом. Но как-то именно сейчас по накопленному отзывается — теплом все внутри окатывает, словно крепкого алкоголя хлебнула. Ничего поделать со своими реакциями не могу, меня будоражит эта грубоватая речь. Ведь когда Ян говорит на немецком, меняется даже тембр его голоса. В нем будто какие-то скрытые нотки активируются, и при этом
