усиливается звучание всех тех, которые я давно люблю.
Есть профессии, в которых реализуются все природные возможности человека, а есть язык, в котором раскрывается весь его вербальный потенциал.
— Тебя тут все любят, — заключаю я, едва остаемся наедине. — Впрочем, я не удивлена. С тобой так случается везде.
Нечаев морщится. Вижу, что он растерян. Из-за меня не знает, как себя вести в уже привычной для него самого привычной обстановке.
— Скажешь тоже… Просто со всеми слишком хорошо знаком, — последнюю фразу с иронией растягивает.
— Конечно, хорошо, — с улыбкой встревает забежавшая к нам русскоговорящая медсестра. — Пять лет прошло, а я до сих пор Яна Романовича своему сыну в пример привожу. Как он сражался. Вся клиника за него болела и им восхищалась, а уж мы-то повидали.
Ян еще сильнее хмурится. Смотрит на женщину, словно понятия не имеет, о чем она говорит.
Смеюсь, чтобы не расплакаться. Обвивая руками его талию, утыкаюсь лицом в грудь.
— Ложись, — говорит Нечаев, пока Нелли устанавливает систему. — Тут можно чувствовать себя как дома. Сейчас мне капельницу воткнут. Киноху посмотрим, — подмигивая, прикладывает к уху мобильный. — Только отцу отзвонюсь.
— Огромный привет Роману Константиновичу! — просит передать медсестра.
— Обязательно.
— В Германии таких мужчин нет, — делится со мной Неля. — Я десять лет в разводе. Смотрю на местных, и никаких отношений не хочется.
— У нас на самом деле таких, как Нечаевы, тоже немного.
— Да, но здесь все еще печальнее.
— Я первый раз в Германии. Не знаю, что сказать.
— А ничего и не надо говорить. Счастливая ты.
— Так и есть.
Замолкаем, едва возвращается Ян.
— Привет тебе, Неля Павловна, от Романа Константиновича.
Молодая женщина благодарит, краснея от удовольствия.
Нечаев ложится рядом со мной. Выпрямляя одну из своих мускулистых и жилистых рук, дает медсестре ввести в вену иглу системы.
— Все, Ян Романович, у вас минут сорок пять. И побежим в операционную.
— Побежим, Нелли. Бегать — это прям мое.
— Несмотря ни на что.
— И вопреки всему.
— Я немного ревную, — шепчу в небритую щеку Титана, когда медсестра выходит.
Он смеется.
— Зря, Ю.
— Знаю. Но это невозможно контролировать.
— Лучше попроси у меня что-нибудь. Я сейчас очень добрый стану.
— Ты всегда добрый. Всегда прислушиваешься. Всегда лучше меня знаешь, чего я хочу.
Задерживаем зрительный контакт, когда это говорю. Внутри меня, особенно внизу живота, волнующе горячо становится. И это не сексуальная энергия, что-то намного мощнее плещется.
— Тогда смотри фильм, Ю.
— Он на немецком.
— И что? Все ясно же, — дразнит Нечаев.
— Ну да, конечно. Я ни черта не понимаю.
— Я вначале тоже не понимал.
— Ян… Я сейчас, возможно, глупую вещь скажу… — несколько раз дыхание перевожу. — Ты не зацикливайся на футболе. Если врачи не разрешают, оставь, пожалуйста, в покое эту мечту. Я понимаю, это, должно быть, сложно. Но сам подумай… Твоя мечта ведь давно сбылась! Ты был на вершине. Ты до нее добрался! Не надо больше.
Смотрю на него, и кажется, будто снова груз с его плеч снимаю. Сам не мог бы бросить. Без конца мне что-то доказывает.
Ох, уж этот Ян Нечаев…
— Сложно мне было бы оставить в покое тебя, Ю. А футбол… Ну кайф, конечно. Но у меня крепкая воля. Отказаться могу. Только кто будет гонять с нашими пацанами?
Я замираю. Таращусь на него, пока видимость не замыливают слезы. На радостях смехом прыскаю, хоть и летит из глаз эта соль.
— Мы придумаем что-то другое, Ян, — убеждаю, пребывая в полной уверенности, что так и будет. — А может… Может, у нас родятся девочки? Почему вы все так ждете сыновей?
Десятки эмоций по лицу Нечаева проходят. Он и хмурится, и морщится, и, будто улетев в какие-то далекие мечты, улыбается.
— По карме мне, — смеется, наконец. — Про парней я знаю все. Любой возраст — взятая вершина. А вот с Одуваном с трудом научился обращаться. И это что?.. На закреп теперь?
— Эй, — наигранно возмущаюсь. — Так ты против девочки, что ли?
Нечаев снова смеется.
— Да не против, — шепчет, притягивая свободной рукой к себе поближе. Целуя в висок, ошарашивает: — Хоть две сразу.
— Две?! Это чтоб два раза не ходить? А вообще… Я все-таки сомневаюсь насчет девчонок. Знаешь почему?
— Почему?
— У меня давно в мыслях, что у вас, Нечаевых, какой-то станок с настройками на пацанов!
— Что-что? — переспрашивает удивленно. А потом смотрит на мое раскрасневшееся лицо и смеется так сильно, что я опасаюсь за иголку у него в руке. Поглядываю, чтобы ничего не сорвал, но при этом сама до слез хохочу. — Вот о чем ты думаешь, пока я с тобой серьезные дела решаю, Одуван? Ты же видела мой станок. Нет там никаких настроек.
— Не обманывай, не обманывай, Нечай… Мама Милана сказала: девочек в роду четыре поколения не было.
— А мы с тобой сломаем эти настройки.
— Будем рожать, пока девчонка не выскочит?
— Однозначно!
— Ой… Я сейчас икать начну, Ян… — так смеюсь, что захлебываюсь. — Хватит… — держусь за живот, который уже болит. — Дай перевести дыхание…
— Переводи, Зай.
Притихая, сосредотачиваем внимание на экране. Утекает немало минут, но на самом деле в суть происходящего никто из нас не вникает.
«Есть дороги, которые нужно пройти в одиночку…»
Сколько раз я вспоминала эту фразу? Тот разговор с Миланой Андреевной, кажется, на всю жизнь врезался в память. Но лишь сейчас я понимаю смысл каждого произнесенного ею слова.
В палате тихо. Благодаря закрытым жалюзи царит полумрак. Лежу на плече Яна, и эта больничная койка стоит самого комфортного ложа на земле, только бы рядом быть.
— Да, есть такие дороги, — говорю это Яну после краткого пересказа. — Но есть и те, которые важно пройти вместе, чтобы снова не потеряться на года. Понимаешь, о чем я?
— Понимаю.
В который раз застываем, глядя друг другу в глаза.
— Пообещай мне, что дальше, с какими бы трудностями ни столкнулись, преодолевать их будем вместе.
— Обещаю.
На операцию Ян, и правда, отказываясь от каких-либо каталок, своим ходом идет. Обнимаю и целую перед дверью в блок.
— Я люблю тебя, Ян Нечаев. Я с тобой, родной.
Слышу, как стопорится его дыхание. И как взволнованно он прочищает горло. Но отстраняясь, выглядит серьезным и собранным.
— Верь в меня, Одуван. Не вздумай плакать, пока буду в отключке. Все под контролем. У нас с тобой много планов, помнишь?
— Помню. Не заплачу, — шепчу отрывисто.
А у самой уже полные глаза слез собираются.
— Зая… Что ты делаешь?
— Милана Андреевна просила тебя перекрестить.
Он вздыхает.
— Крести, — соглашаясь, склоняет голову.
Выполняя нужные действия, проговариваю:
— Пусть Бог
