его. — Весь мозг тебе засрала.
— Да как ты смеешь, щенок? Ты на кого голос повышаешь? Ты живешь в моем доме, за мой счет, на всем готовеньком и еще рот на отца открываешь?! Я тебя научу уважать…
Но меня тоже уже понесло.
— Левая баба втирает тебе, что твои дети — уроды, и ты сразу же ведёшься.
— Инесса не левая баба! Не смей так о ней! И она знает, что говорит… она — психолог.
— Хренолог! Каждый раз она сочиняет про нас всякое дерьмо, и ты веришь…
— Ты это дерьмо сам творишь все время! Далеко ходить не надо. Напомнить, по чьей милости ваша поломойка чуть кони не двинула?
— И что, мы с Сонькой поэтому теперь извращенцы? Да как вообще такая дичь пришла тебе в голову? Ты не подумал, что твоя Инесса гонит, потому что мы ей тут нахрен не нужны? Хотя тебе, по ходу, тоже… Она же уже залетела. А прикинь, у нее родится какой-нибудь да…
— Я тебе сейчас прикину! — рявкнул отец. — Пшел вон!
Он еще злился, но, наверное, и сам уже понимал, что перегнул. Потому что почти сразу заглох. А вслед мне даже бросил:
— Если бы ты был мне не нужен, тебя бы тут не было.
Ключевое тут «ты». Сонька, как обычно, мимо. Отец ее просто терпит, всегда так было. С самого рождения. Потому что родилась она слабой и недоразвитой.
Так бывает, объясняла мать, что один из двойни в ущерб второму берет больше — питания, кислорода, не знаю, чего еще. В итоге я родился абсолютно здоровым, и отец забрал меня домой, а Сонька — с какими-то серьезными осложнениями. Она не дышала сама и еще месяц лежала в реанимации на аппарате. Мозг тоже как-то пострадал из-за гипоксии. Ещё что-то было с ней не так, я уже не помню.
Мать с ней до года вообще из больниц не выходила. Да и потом лечила то одно, то другое.
Отцу всё это быстро надоело. Хотя, мать говорит, он сразу же отдалился, как только узнал, что Сонька нездорова и, может быть, такой и останется. Но сначала просто держался отстраненно, типа, это его не касается. А уж потом из него полезло всякое дерьмо.
Раньше Сонька страдала эпилепсией. Так мать говорит, его от брезгливости аж передергивало, когда он видел ее судороги. А когда мать заикалась про какое-то очередное лечение, отец орал, что не желает больше это слушать. «Ты родила ее такой, сама и разбирайся. Меня не грузи. Мне хватает проблем на работе. А дома мне нужен отдых».
Однажды мать за ужином похвасталась ему про Сонькины успехи, и его прорвало.
Нам тогда было три года. Я вовсю болтал, даже какие-то короткие стихи уже с няней выучил, а Сонька лишь изредка издавала непонятные звуки.
Отец считал, что у нее дебильность и вся возня с ней бессмысленна. Но мать была убеждена, что она все понимает и заговорит, когда время придет. По большей части — из-за меня. Потому, что я с Сонькой не просто играл, но и как-то общался. Порой даже мог задвинуть что-то типа: «У Сони болит живот» или «Соня хочет слушать сказку». Мать и няня спрашивали, почему я так решил. А я отвечал: «Она сама сказала». Правда каким образом — объяснить не мог. Но мать утверждает, что так всё и оказывалось. Я всего этого, конечно, уже не помню. Только по рассказам матери знаю.
А в тот вечер мать попросила няню привести Соньку, показать отцу, что она научилась говорить «папа». Но отец не оценил.
«И чему тут радоваться? — орал он. — Тому, что твоя умственно-отсталая дочь наконец сказала то, что все дети в год умеют? Ты сама уже в идиотку превратилась! Лучше бы вообще оставили ее в роддоме или где таких оставляют».
Мать говорит, что после этого она хотела от него уйти, но тогда он ее не отпустил. А спустя четыре года сам выгнал. Просто вышвырнул на улицу, потому что надоела. Потому что захотел другую, молодую, свежую, не повернутую на Сонькиных болячках.
Отец хотел оставить себе меня, а сестру отдать матери. Но когда мать пришла за ней, мы с Сонькой устроили адскую истерику. Вот это я даже сам смутно помню. Мы вцепились друг в друга и ревели на весь дом. Нас растаскивали, а мы оба, рыдая, вырывались и опять хватали друг друга, не слушая ни уговоры матери, ни угрозы отца.
В тот вечер мать не выдержала и ушла одна. Отец сам отвез к ней Соньку на другой день. А еще через день я сбежал из дома. На поиски. Но в итоге потерялся. Почти сутки слонялся по городу, пока меня не опознал какой-то случайный чел. Отец тогда всех на уши поставил, везде трубили: «Пропал мальчик…».
Эта эпопея длилась, наверное, месяц, а потом мать решила попросту уехать. Точнее, сбежать. Вместе с нами. Тайком. Отец ей этого не простил. Нашел, избил ее зверски, до полусмерти, на наших глазах, а нас забрал. Обоих. И видеться с ней запретил.
Только вот Соньку он забрал тупо назло матери. Ни тогда, ни сейчас она не была ему нужна. Хотя сестра, сколько помню, из кожи вон лезла, чтобы он ее заметил, чтобы хоть раз похвалил. Но он ее замечал только тогда, когда она косячила…
Захожу в дом, поднимаюсь на второй этаж и — какой сюрприз! — сталкиваюсь с Инессой нос к носу.
Невовремя выползла она из своей комнаты. Тварь.
Инесса собирается спускаться вниз, но я преграждаю ей путь. Она делает шаг влево, пытаясь меня обойти, я — тоже. Она — вправо, и я — вправо, заслоняя лестницу собой.
Тогда она отступает на шаг и, скрестив на груди руки, спрашивает с раздражением:
— Что за игры, Стас?
— Какие уж тут игры? — улыбаюсь я. — Ты у нас, оказывается, опытная психологиня.
— Психолог, — поправляет она с бесстрастной миной.
— Один хрен. Так вот посоветуй, как психолог, что делать. А то у меня проблема.
— Это надо обсуждать прямо сейчас? — нервно спрашивает она.
— Да. Прямо сейчас. А то, чувствую, — приближаюсь к ней, — еще немного — и быть беде.
Несколько секунд она сверлит меня взглядом. Потом, хмыкнув, спрашивает:
— И в чем же твоя проблема?
— В том, что нестерпимо хочется взять одну суку, которая лезет, куда не просят и мелко гадит исподтишка… и свернуть ей шею. Или как вариант: спустить эту тварь с лестницы. С
