этой, например… — показываю я за спину.
Инесса прищуривается и шипит:
— Послушай меня, избалованный ублюдок, я сделаю так, что и ты, и твоя полоумная сестрица вылетите отсюда в два счета. Отправитесь к своей малохольной мамаше и больше от отца ничего не увидите… ни рубля, ни…
Я хватаю Инессу за предплечье и с силой толкаю к краю лестницы, но руку не отпускаю. Наоборот, сжимаю крепче, удерживая ее, неуклюже балансирующую на верхней ступени. Если бы разжал пальцы, она полетела бы сейчас кубарем вниз. Но мне достаточно и просто увидеть в ее глазах животный страх. Затем дергаю ее на себя и прижимаю спиной к стене. И только тогда убираю руки.
— Видишь, как это легко сделать, — бросаю ей в лицо.
Она судорожно выдыхает, а затем срывается в визг.
— Витя! Витя! — зовет она отца. Затем цедит: — Ты — психопат! Я всё расскажу… Завтра же вас здесь не будет! Вас обоих давно пора изолировать… Витя!
Слышу, как внизу открывается дверь отцовского кабинета. Затем его голос:
— Инесса, ты меня звала?
— Да! Прошу поднимись!
— Я занят, это срочно?
— Да, Витя! Очень!
— Да что там у тебя… — бурчит отец и начинает тяжело подниматься.
Инесса бросает на меня злорадный взгляд.
— Ну всё, идите собирайте чемоданы, выродки, — шепчет она, поглядывая на лестницу. — Ему будет очень интересно узнать, как ты чуть не убил меня.
Отец уже почти наверху, и ее злобная мина в одну секунду превращается в благостно-страдальческую.
— Про твоего брата ему тоже будет интересно узнать, — говорю ей. — Так что вместе будем собирать чемоданы.
Ликующее выражение мгновенно гаснет. По лицу ее рябью пробегает судорога, а в глазах — снова страх. Такой живой, острый, мне даже кажется, я чувствую его запах. И это чистый кайф.
О том, что у Инессы есть родной брат, я узнал совершенно случайно. От Милоша. Его мать владеет частным пансионатом для инвалидов. Он как-то заезжал к матери и видел там Инессу. Без палева, потому что она моих друзей в лицо не знает, а вот они ее — очень даже.
Милош потом, уже по моей просьбе, выяснил, что там находится ее брат с какой-то тяжелой формой ДЦП. Но самое прекрасное, что Инесса всё это скрывает от отца. От всех.
Она пытливо вглядывается в мое лицо, пытаясь понять, как много я знаю. И я ей безмятежно улыбаюсь, словно подтверждая: всё.
— Что такое? — недовольно спрашивает отец, поднявшись к нам. На меня смотрит с сердитым прищуром. — Опять Стас что-то выкинул?
Инесса сглатывает, пытается выдавить улыбку, а у самой дрожат губы.
— Н-нет, ничего такого. Стас… он только что подошел.
— А чего ты меня звала? — хмурится отец.
— Да ничего. Всё уже нормально, прости, что выдернула тебя.
— Прости? Я там вообще-то делами занимаюсь, — раздражается он.
— Витенька, прости. У меня… голова закружилась. Так бывает во время беременности. Я испугалась, что упаду.
— Кого-нибудь из прислуги позвала бы тогда… — ворчит он, но уже не так сурово. — А сейчас как? Лучше?
— Да, да, уже отпустило.
Отец уходит. А Инесса так и стоит у стены как прибитая. Всегда такая хладнокровная, сейчас она явно в панике. Потому что уже знает то, что мы поняли еще в детстве. У отца установки четкие: выживает сильнейший, остальные — в утиль. Слабые, больные, немощные, по его мысли, — ненужный балласт, от которого надо избавляться. А тут вдруг такой шурин. Да ещё и генофонд сомнительный.
— Ты ему расскажешь? — глухо спрашивает Инесса. — Не рассказывай, пожалуйста…
Вообще-то я даже ей не собирался говорить, что знаю её тайну, а отцу — так тем более. Но ей расслабляться не за чем.
— Смотря как себя вести будешь, — ухмыляюсь я. — Будешь милой, послушной мамочкой — не скажу. А если опять начнешь лить говно отцу в уши про меня и Соньку, то…
— Я поняла. Я… я согласна…
— Тогда проверим, насколько ты поняла. Идем, — я направляюсь в сторону Сонькиной комнаты.
— Что? Что ты хочешь? — семенит за мной Инесса. — Что проверим?
— Какая ты теперь у нас послушная и милая, — глумлюсь я. — Заходишь сейчас к Соньке и просишь прощения.
— За что?
— За всё! Мало ты ее изводила и унижала? — тут же закипаю я. — Мало из-за тебя ее отец гнобил? Помнишь, как он по твоей просьбе заставлял ее вымаливать у тебя прощение? Вот сейчас повторишь этот номер, только теперь сама. Ясно?
Инесса, скиснув, кивает. Я иду дальше, она покорно тащиться следом.
Захожу первый в комнату к Соньке. Она залипает в телефоне с несчастным видом, но, увидев меня, вздрагивает и быстренько прячет сотовый в карман.
Но когда на пороге возникает Инесса, Сонька аж темнеет лицом.
— Что ей тут надо?
— Соня, — молвит наша мачеха убитым голосом. — Прости меня, пожалуйста. Я была к тебе несправедлива. Мне очень жаль.
Затем Инесса обращается ко мне:
— Всё? Я могу идти?
— Вали.
С перекошенным лицом она выскакивает пулей. А Сонька наконец закрывает рот.
— Стас, это что сейчас такое было?
— Покаяние, — плюхаюсь на диван рядом с ней. Про брата Инессы Сонька не знает, и чтобы не допытывалась, перевожу разговор: — А ты чем занималась? Только не говори, что ты все еще по Шаманскому с ума сходишь.
— Нет! — врет она. Я всегда вижу, когда она врет. — Я, наоборот, контакт почистила, все фотки Алекса сейчас удалила…
— Хорошо, если так. Если бы ты сразу меня послушала…
Она, горестно вздохнув, кивает. Но затем все равно упрямо произносит:
— Если бы не эта рыжая сучка… она перед ним там жопой крутила… и ведь знала же, что он со мной… а все равно… тварь…
— Да блин, — раздраженно прерываю ее я. — Соня, кончай гнать. Меркулова тут вообще ни при чем. Я тебе всегда говорил, что Шаманский — мудак. Не было бы Полинки — была бы другая.
— Откуда ты можешь знать?
— Да все мы такие. Это у вас, у девочек, всякая муть в голове, — обнимаю ее за плечи.
— Не муть, а любовь.
— Один хрен. Просто нам это вообще не надо.
— Ладно, у нас любовь, а у вас что?
— А у нас тестостерон, — усмехаюсь я.
— Алекс говорил, что любит меня, — тоном обиженного ребенка возражает она.
— Да гнал он тебе, чтобы прикатать на… А у тебя с ним точно ничего не было?
— Да точно, точно! — перебивает Сонька. — Но мне вообще-то уже восемнадцать. Если я захочу…
— Я тебе захочу! — повышаю я голос.
— И что ты сделаешь? — дразнит она.
— Увидишь. А если серьезно, оставь уже Меркулову в покое.
— Не могу.
