несколько дней, выключили. Дождь, такой зримый из окна, оказался призраком – не достигая земли, не пятная ни луж, ни одежд, он покусывал скулы холодными иголочками в порывах уличных сквозняков. На подушке воздушной волны принесло плотные, вкусные запахи мокрых свежих листьев вперемешку с рыбным душком преющих водорослей – море отдыхает после шторма. Она решила прогуляться, отменила заказанное такси и свернула на боковую улочку. Всё мокрое. Свет, проникающий из человеческих жилищ редкими бледными пятнами, плющится на брусчатке. Окна Кристиана темны и пусты. Где он и что делает, когда не здесь, когда не смотрит на нее?
Темнеет всё позже. А ведь совсем скоро весна! Она и не заметила. Она ничего не заметила, даже того, как сквозь боль отчаянного бессилия помочь матери острым клювиком, будто первый крупный лист из плотного бутона магнолии, пробивается новое чувство. «Я свободна!» – порхало неприметным мотыльком над оборванной историей брака. Хотелось свернуться клубочком вокруг этой теплой пульсирующей точки и впасть в сладкое безответственное забытье: «Меня нет». И всё же она стремительно продвигается по темнеющим улицам, желая оказаться хоть во временном, но доме и обнять дочь – единственного своего человека на всей Земле, навеки ее человека.
Ханна, обладая не только умилительной внешностью, но и легкой, светлой натурой, купается во всеобщей любви и обожании – балованное жизнерадостное дитя. Стефания с легким сердцем оставляет ребенка с любящими, заботливыми людьми, но себя в этом доме чувствует чужеродным телом.
– Где мама? Мама пришла. Иди, иди, иди к маме. Маленькими ножками топ-топ, топ-топ. – Лариса чуть придерживает Ханну за кофточку на спине. – Стеша, смотри, мы уже сами ходим!
Ханна видит маму, смеется, показывая мелкие жемчужные зубки. Покачиваясь, вырывается вперед, делает несколько неуверенных шагов, пугается, останавливается, озирается. К ней тут же подходит Лила и подставляет свою лоснящуюся спинку. Ханна опирается о подружку и смело шагает в мамины распахнутые руки.
– Ура! – восклицает Лариса.
– Ура! – вторит ей Прокопий.
– Ура-ура-ура-ура! – поет Ян и тоже обнимает Ханну.
Лила присоединяется к объятиям.
– Пока мама работала, ребенок пошел. Ура! – Маша выглядывает из кухни, помахивая разделочным ножом, как дирижерской палочкой. – Теперь мне кто-нибудь поможет готовить ужин?
– Стеш, берешь Ханну? – Лариса помогает Стефании убрать верхнюю одежду. – Макар сегодня весь день на вилле – работы в господской библиотеке непочатый край.
– Да, конечно.
Стефания держит дочь за ручку, они медленно идут за Ларисой. Ян придерживает Ханну за локоток – юный кавалер. Лила трусит рядом – мало ли, бросят опять ребенка одного.
– Девочки, я подумала, что могу уже снять квартиру недалеко от института и приглашать няню, когда у меня пары. – Стефания не успела продумать эту мысль до конца и услышала лёгкую вопросительность в собственном голосе. – А то ведь правда бросила ребенка на вас…
– Что за разговоры?! – У Ларисы моментально покраснели от возмущения щеки. – Как только додумалась до такого! Нашу девочку, нашу сладкую конфету, няньке отдать! Никогда!
– Лар, у нас есть молоко на пюре или просто отварную подадим? – Машка невозмутимо чистит картошку.
– На дверце стояли же два пакета. – Лариса проверяет содержимое холодильника. – Да, вот они. Стеша, чайку выпьешь пока? Я печенье испекла.
– Нет, спасибо, я поднимусь в комнату. Или помочь вам?
– Ой, да что ты! Тут дел-то…
Лариса разрезает очищенный картофель и укладывает его в кастрюлю с водой.
Стефания выводит Ханну из кухни, за ними следом увязываются Ян с Лилой. Ханна не дает увести себя наверх – они все располагаются на ковре перед еле тлеющим камином. Прокопий в очках с толстыми линзами читает старый справочник, поглядывая на них поверх роговой оправы.
– Я слышал, что ты сказала Ларисе, – произносит он, отложив книгу в сторону.
– Прокопий, а кто всегда говорил, что плохо слышит? – Стефа усмехается и подбрасывает полено в камин. – Как думаешь, хватит ли нам дров до тепла?
– Это не твоя забота, девочка. Я уже говорил, можно разобрать мой дом. Да там мебели еще сколько, старья всякого… Так, не уводи разговор в сторону. Плохо тебе здесь?
– Да ты что, дед?
– А я вижу. Тихая ты. Молчишь. В комнате отсиживаешься. Тебя кто-то обижает?
В гостиную заглядывает Лариса с подносом в руках:
– Ах, вот вы где! А я уже наверх сбегала! Чай всем принесла и печенье. На пол не крошить! Лилу не кормить!
Лариса оставляет угощение и убегает на кухню.
– И кто меня здесь обижает, дед? Смотри, сколько заботы. – Стефания подносит Прокопию его чай. – Печеньку?
– Ну-ну. Давай, жевать – не работать.– Руки у Прокопия подрагивают, и он спешит отпить из полной кружки. Чай горячий и ароматный; выпив половину, дед обхватывает бокал и наслаждается теплом. – Ты смотри, мы с тобой тут не у себя дома. Я вот даже лишний раз покурить не выйду. Отнесись к этому положению вещей с умом. Малышке лучше нигде не будет. А что для матери может быть важнее? Лариса в ней души не чает. Макар обожает. Машка… та… да, та ревнует. Но если ты будешь пасовать перед каждым нелюбезным к тебе человеком, чего ты добьешься в жизни? Ничего не добьешься. А я смотрю за всеми и ответственно заявляю: ты можешь быть совершенно спокойна и заниматься своей работой. Поняла?
– Спасибо, Прокопий. Да, я немного странно себя чувствую.
Хотелось рассказать, что, кажется, ее бросил муж, но она сдержала первый порыв, а потом уже и не пришлось откровенничать – вернулся Макар, поднялась очередная волна всеобщей беготни.
9
– Скажи мне что-нибудь хорошее.
Она мечтательно смотрит в покрытое каплями дождя окно, залитое ослепительными солнечными лучами. Прозрачные пуговки воды чуть подрагивают, наливаясь светом, разбухают и срываются вниз, оставляя за собой чистую глянцевую дорожку. Всё сияет за исчерченным полосками стеклом.
– Всё хорошо.
Он улыбается, перебирает ее тонкие длинные пальцы.
– Ну нет, подумай.
– Я и подумал – как хорошо, что ты пришла.
– Правда? – Стефания поворачивает голову и заглядывает в его большие темные глаза. – А ты думал, что я приду?
– Я думал, что ты придешь, когда не сможешь не прийти.
Кристиан отводит распущенные волосы от ее лица и нежно касается губами ресниц.
– Щекотно! Ты совсем-совсем не придерживаешься любовной лирики?
– Ты имеешь в виду: глаза твои, как синие озера, уста твои, как алые рубины, ланиты твои, как два персика, покрытые нежным пухом, а перси – как две благоуханные дыни?..
– Ой, фу. Не так, но… да.
Смеясь, Стефания начинает одеваться, кожей чувствуя мягкий ласкающий взгляд.
– Фу, говоришь. Критика от тебя ранит острее стального клинка. Как же там в книге «Песнь песней Соломона»? О,
