ты прекрасна, возлюбленная моя! Волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы… зубы твои, как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни… как алая лента, губы твои… и уста любезны, как половинки гранатового яблока… два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями…
– Всё-всё-всё! Я больше этого не вынесу! – Стефания не может остановить приступ смеха. – Никогда не думала, что это так смешно звучит! Сейчас икать буду часа два. Принеси водички.
– Но это всё неправда.
– Ах, вот как!
– С твоей красотой ничто не сравнится. – Кристиан кутается в плед, как в римскую тогу, и шлепает босыми ногами по ледяному полу. – Если бы ты меня предупредила, я бы растопил камин.
– Я, знаешь, как-то не планировала, у меня пару перенесли… А тебя надо заранее предупреждать?
Стефания и правда начинает икать. Пьет мелкими глотками принесенную воду. Задерживает дыхание. Рассасывает сахарок. Икота не проходит.
– Это всегда так? – сочувственно спрашивает Кристиан.
– Ага. Ик. С детства. А у меня сейчас пара. Ик.
– Что же делать? Может, напугать тебя?
– Ик? Пройдет. Ик. Есть у тебя кофе? Ик. Надо отвлечься. Ик.
Они пьют кофе, сваренный в медной турке, из крошечных фарфоровых чашечек на кукольной кухне: мятные шкафчики, кружевные занавески, полотенчико в цветах… Икающая Стефания разглядывает «бабушкин» интерьер, соизмеряет его с плечистой, немного угловатой фигурой молодого человека.
– Это всё как-то здорово тебе не идет. Ик. Тебе так не кажется? Ик. Не хочется что-то изменить?
– Нет. – Кристиан не смущается, смотрит на нее добрыми оленьими глазами. – Это память. Скоро ничего не останется.
– Как это? Ик. Говори, я пока попробую не дышать. – Стефания набирает побольше воздуха и замирает.
– Ты хочешь, чтобы я рассказал всю историю, пока ты не дышишь? Продержишься минут пятнадцать – двадцать? – Стефания качает головой из стороны в сторону. – Тогда давай в другой раз. Ты же придешь еще когда-нибудь?
– Пф-ф-фух. Не знаю. Что ответить тебе, не знаю. Сама от себя в шоке. Давай на ланч встретимся завтра? У меня вторая пара и потом перерыв.
– Ты не боишься, что нас увидят? – Кристиан крутит в пальцах чашечку, наблюдая за растекающейся по стенкам кофейной гущей.
– Кого мне бояться? – Стефания, откинувшись на спинку стула, в карманном зеркальце поправляет макияж.
– Это маленький город. Все всех знают. Каждый на виду. Людям скучно, и они судачат.
– Не хочу становиться жителем маленького города и прятаться по углам. Вообще, мои студенты не испытывают затруднений, когда им надо со мной что-то обсудить – подходят и на улице, и в магазине, и в кафе.
– Но мы же решили, что я не твой студент.
– Кто об этом знает? Приходи – я буду в семейном ресторанчике на площади.
Она уходит, и Кристиан остается в одиночестве еще более внезапном, чем появление Стефании на пороге. Квартира обступает его со всех сторон, наблюдает за передвижениями, судит и оценивает. Запахи усиливаются: сквозь любимую бабушкой арабику проступают дыхание старой мебели, прель пожелтевших изданий, прощальные нотки цветочных саше и некогда впитавшихся в перекрытия восточных благовоний. Впервые он чувствует себя здесь гостем, гостем желанным, но нарушившим правила общежития. Косые лучи уставшего за день солнца подсвечивают золотую пыль, повисшую в воздухе, серебрятся на давно не видевших тряпки тумбах и этажерках. Серые комочки свалявшихся волокон стыдливо ютятся по углам. Кристиан долго копается в бабушкиных записных книжках, находит номер ее помощницы по хозяйству и приглашает на уборку. Пожилая женщина, проживающая где-то в соседних дворах, радуется внезапному заработку и проявляет сиюминутную готовность приступить. Кристиан встречает ее и тут же уходит из дома. Улицы подсохли, и он решает прокатиться на велосипеде вдоль набережной или даже навестить мать – когда он был у нее в последний раз?
У матери всё без изменений. Он здоровается, выгружает продукты, собирает мусор, вычищает кошачий лоток.
Мать ловит его в дверях.
– Ты уже уходишь?
– Да, мам. Погода отличная, хочу прокатиться, пока еще светло.
– Прогуляешься со мной? Я соберусь за две минуты.
Кристиан пожимает плечами – мама давно не проявляла никакой инициативы, и сегодня он не рассчитывал на общение, но что теперь поделать! Они выходят на набережную, заполненную расслабленными, приветливыми, прищурившимися от солнца людьми. Те, словно голуби, захватывают скамьи и лавки, распахивают куртки, вытягивают ноги и слушают, как вместе с тончайшей водяной взвесью на коже оседает запах кварцевой лампы. В любую погоду на воде покачиваются тюленьи тела серфингистов. Им не холодно, не жарко, не мокро – всё в кайф. Целые стайки школьников группируются на одноцветных маленьких досках. Немного завидно. Бывает ли у них насморк? Или просто никогда не проходит? На пляже довольно загорающих: коричневые, оранжевые, красные, белые. Всякие.
– Ой, Кристиан, смотри, у мужчины плавки подобраны прям в цвет кожи!
– Он голый, мам.
– А там тоже голые?
– Да, полно.
– Бабулька какая странная – в топе и без трусов…
– Нет, это тебе уже мерещится, на ней просто розовые трусы.
– А. Ну, у меня не идеальное зрение. Пойдем туда, к дальнему волнорезу – может, там людей поменьше.
Они проходят вдоль единственного в городе песчаного пляжа, разбитого на две части далеко выдающимся в море мысом. Навстречу проносятся велосипедисты, за ними скейтеры, следом взмокшие и совершенно счастливые бегуны, затем собачки с розовыми языками, вываленными набок, и веселый детский народ всех возрастов. Замыкают скоростное шествие благообразные старички и старушки, распустившие по ветру седые кудельки из-под великолепного разнообразия шляп. Солнце пробуждает и заряжает всё живое.
Кристиан с матерью приближаются к своей цели. Здесь и правда поспокойнее, можно сказать – лишь волны и чайки. Они пробираются к оконечности волнореза, садятся на край и свешивают ноги над бетонными блоками. Долго наблюдают, как между серых камней с плотоядным журчанием сворачиваются бесчисленные воронки зеленой воды.
– Какое море здесь изумрудное, красота. В детстве я долго носила пальтишко из драпа такого же зеленого цвета, перешитое из маминого. Хорошо его помню. Раньше фотографии в основном делали черно-белые, а жизнь была не менее цветной, чем сейчас. Память сохраняет для нас воспоминания в цвете и звуке, аромате и вкусе. Я даже помню, какая мягкая у мамы ладонь… – И тут мать задает вопрос, без которого не обходится ни одна их встреча: – Ты прочитал, что я тебе прислала?
– Нет, мам. – Он не помнит, когда в последний раз заглядывал в почту. – Прости, замотался.
– Неприятно, зато честно. Знаешь, мне так хочется передать чувства и переживания молодой женщины, которая…
С изумлением Кристиан узнает, что в основе всех маминых историй и сюжетов лежат события из жизни реально существующих людей, ее личные переживания и опыт. Он понимает, что больше никогда не сможет равнодушно скользить по строкам ее текстов – повсюду будут мерещиться скелеты из ее шкафов. Что делать теперь с этим знанием? Ему хочется никогда больше не читать ее книг – и перечесть всё заново…
У матери звонит телефон. Пока она
