Я ж пообещал Алёнке, что её родителям помогу и одних не брошу.
И приезжать… каждый год летом я приезжаю к ним, к моему не родившемуся ребёнку и девушке, что женой не стала.
— А ты? Как?
— Я… у меня всё хорошо, Лариса Карловна, — я отвечаю тоже едва слышно.
Оборачиваюсь как раз в тот момент, когда мой сын, пользуясь моментом и случаем, а также театральными талантами, на кресло взбирается с ногами, выпячивает вперед грудь и, прикладывая к груди кулак, звонко читает:
— …или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет[1]…
Рассказывает он пылко.
От души.
А Айт, сжимая в зубах кепку, сидит рядом.
И толпу слушателей эта парочка уже собрала, вот же… деятели искусства. Пани Власту, если узнает, что её обожаемый правнук деньги в аэропорту стихами собирает, инфаркт хватит. И маму тоже.
— …разве трусам даны эти руки, этот острый уверенный взгляд…
Показывают, замечая среди людей меня, прицельно. Округляют огромные глаза цвета северного сияния, Веткины глаза, а потому ругаться на него не получается. В конце концов, на фоне своей родительницы он ещё вполне послушный и спокойный.
В пустыню, во всяком случае, не удирал.
Правда, забирать эту парочку всё равно надо, пока монет на конфеты им не насыпали, а меня родительских прав не лишили.
Поэтому командую, протиснувшись в первый ряд, я решительно:
— Арс, нас мама ждёт.
— Тут?! Уже? — моё ребёнок, враз забывая про публику и конфеты, ко мне моментально спрыгивает.
— Нет, в Каире и через пару часов, — я, подхватывая его на руки, всё же улыбаюсь, касаясь губами до сих пор пухлой щеки, от которой молоком и шоколадом так правильно пахнет. — Полетели к ней.
Каир, Египет
Квета
Ноябрь, аэропорт, Каир.
Повторится всё, как встарь… или нет, потому что сегодня меня не провожают, а встречают. Я вижу, выцепляю Дима из толпы, среди всех и как всегда.
И пальцы, выпуская ручку чемодана, разжимаются сами.
А я уже бегу, чтобы не по-взрослому, не по-серьёзному на него запрыгнуть. Оказаться чуть выше и голову, касаясь его носа, опустить.
Прошептать только для него:
— Я так соскучилась, Вахницкий.
— Я тоже.
— И я тебя люблю. Я тебе редко говорю, но…
— Ты спалила Колманскоп?
— Нет, — я отвечаю не сразу.
Через вечность, в которую меня жадно целуют, не дают говорить. И думать. И я могу только держаться, цепляться за него и руками, и ногами. Дышать родным запахом парфюма, ветивера и призрачного туманного дыма.
Мне так не хватало этого всего.
Его.
Две недели — это слишком много.
Две недели — это четыреста девяносто пять звонков между его и моей работой, это холодные одинокие ночи и невыносимое желание купить билет до Праги, вернуться и вот так, запрыгнув, прижаться изо всех сил.
Две недели — это семьсот пятьдесят три «мам» по телефону, больше тысячи рассказанных очень важных событий и втиснувшаяся медвежья морда Айта в камере, потому что ну куда же без него…
— Где наш сын, Вахницкий?
— Тут, — он отвечает шёпотом, не отпускает. — Они с Савоушем ищут тебе лилии.
Уже нашли.
Потому что звенящее на весь зал: «Мама!» я узнаю всегда.
И уже я подхватываю его на руки и целую, кружу со смехом, пока всё самое главное мне за минуту вываливают.
— Мам, Айт с нами.
— Я даже не сомневалась.
— А Даша с Соней и Кирилл уже прилетели…
— Вы подняли на уши весь отель?
— Нет, мы ходили в магазин. Там по телевизору тебя показывали. Я сказал, что это моя мама!
— Какой отель, молодежь?! Вы все остаетесь у меня. Места хватит. И расступитесь, дайте обнять! Славка, стрекоза моя, прилетела-таки к старику!
— Дядя Савоуш!
— Ну, мама! А тётя не поверила! Она сказала, что ты не моя мама! Ты для мамы молодая. А ещё популярная.
— Ну ты же не поверил?
— Нет!
— Вахницкова, твой сын там в драку почти полез от таких заявлений, — Дим, забирая моего сына себе на руки, вставляет иронично, называет своей фамилией на чешский манер, как, дразнясь и веселясь, всегда делает.
А я — тоже всегда — презрительно и возмущенно фыркаю.
Машу паспортом, в котором Вахницкая уже шесть лет как написана.
— Арс!
— Мам, Даша сказала, что они приедут к нам в Гору на Рождество. Они ведь точно приедут, да? А ёлку мы ставить будем?
— Будем.
— И во дворе украсим всё? Чтоб как в сказке!
— Конечно.
— А ещё у дяди Савоуша вот та-а-кой бассейн есть.
— И ужин. Мы едем домой или как, молодежь?!
— Едем, — я соглашаюсь легко.
Жмурюсь, тормозя на миг и отставая, от подступивших вдруг слёз.
Эмоций.
Чувства полного счастья.
И встречи, которая в нашей перелетной, почти кочевой жизни после расставания наступает неизменно. Она стоит ожидания, самолётов и аэропортов, в которых, расставшись, мы всегда встречаемся вновь.
[1] Н. Гумилев «Капитаны»
