Раненый взял Дашу за руку.
– Скажи, сестренка, будет мне прощение? Ведь это из-за меня она погибла! Сидела бы рядом, глядишь, жива бы осталась…
– Я не знаю, что тебе сказать… – прошептала Даша. – Не знаю. Но думаю, что Оксана сама сделала свой выбор. Она тоже захотела любви, пусть даже вот такой, мимолетной… Ей тоже захотелось почувствовать мужчину в своем теле. Кто теперь вправе судить ее? Или тебя?! Любовь и война – понятия, казалось бы, несовместимые… Но… Я вот себя помню. Позади техникум, выпускные экзамены… Первый в жизни бал, как долго готовились к нему девчонки – шили платья, придумывали прически… А мальчишки хоть и не признавались, но тоже очень волновались, как он пройдет, этот бал, кое-кто готовился к первому в жизни признанию в любви, кто-то думал о будущей взрослой жизни, многие готовились поступать в институт или военное училище… О любви мечтали все! А тут… Война… Вой сирен, разрывы бомб, рев моторов – война разрушила мои мечты, и я сразу стала взрослой. И пошла с документами не в вуз, как мечтала, а в военкомат. Попала в морфлот…
– Да, сестренка, война ворвалась в нашу жизнь смертельным вихрем, – сказал раненый. – Отняла все надежды и стремления… Но… Ты прости меня, родная! Молю тебя, отпусти мой грех! Ибо тяжко мне помирать с осознанием страшной вины за содеянное.
– Да не грешен ты ни в чем, солдат! – твердо сказала Дарья. – Не грешен! То, что случилось, в том лишь война виновата! Ведь останься жива твоя Оксана, кто знает, может, семья бы у вас образовалась. А семья военная – это… О-го-го! Ведь любовь среди огня и смерти – она самая прочная! Несомненно! Потому что здесь много страдания… Я видела много страдания и сама много страдала. Да! Но знаешь, здесь неглавное в жизни сразу отметается, оно лишнее. А главное… Главное – это тот человек, который вот сейчас, в этот момент, с тобою рядом. Думаю я, Оксана твоя была счастлива в тот краткий миг вашей близости длиной в вечность… А ты, родной, ни в чем не виноват! Потому что здесь, на фронте, у любви не бывает сегодня, завтра… Уж если мы любим, значит, любим. Во всяком случае, неискренности здесь не может быть, потому что очень часто военная любовь кончается фанерной звездой на могиле…
– Ну! Спасибо тебе, сестренка! – тихо сказал раненый. – Утешила… Сняла камень с души… Ты иди, родная, отнял я у тебя время, что для сна отпущено. Не знаю, как и отблагодарить тебя…
– А ты просто живи, солдат! Просто живи! Вот это и будет мне благодарность от тебя! Спи, родной!
Дарья подоткнула тощую подушку под головой солдата и ушла в комнату, где ждал ее Андрей. Она не хотела, не могла называть эту комнату палатой…
Утром Дарья увидела в коридоре накрытое с головой тело… Это был тот самый солдат, с которым она просидела полночи. Который просил отпустить его грех…
Слезы сами закапали из глаз Даши…
Андрей выздоравливал тяжело. Наум Михайлович, осмотрев его как-то во время утреннего обхода, шепнул Даше на ухо: «А ведь по всем медицинским показаниям ваш жених, Дашенька, не должен был выжить вообще. Это просто чудо, что он до сих пор жив».
Каким-то образом Андрей то ли услышал, то ли прочел по губам начмеда его фразу.
– Я еще не расквитался с врагом, чтобы умирать! – еле слышно произнес он. – К тому же рядом со мной Даша. Нет! Никак нельзя мне покидать этот мир.
– Да, Даша… – сказал Наум Михайлович. – Вы знаете, Андрей, а ведь она – ваша Даша – удивительный человек! Я бы сказал даже – замечательный. Ведь ее работа… Даже слов не подобрать… Ее работа, молодой человек, требует не только больших знаний и выдающегося профессионального навыка, но и очень много тепла. Очень много тепла и сердца… В сущности, она вся состоит из постоянных расходов ее душевных калорий. Так что берегите вашу Дашу как зеницу ока!
– А вы-то сами, Наум Михайлович! – всплеснула руками Дарья. – А другие врачи и медсестры! Да здесь все такие! Все свои души рвут за раненых! А не только я…
– Все, девонька, все, кто ж спорит?! – Наум Михайлович взял ее за локоток, выводя из комнаты, которую он теперь именовал не иначе как «реанимационная палата номер два». – Только не у всех есть твое сердоболие…
Состояние Андрея оставалось стабильно тяжелым. Однако никакой возможности эвакуировать его, как и других тяжелораненых, в тыл не было. Авиация не летала из-за отсутствия авиационного топлива. На море бушевал зимний шторм. У берега образовалась кромка льда, препятствующая подходу судов. Крым оказался полностью отрезанным от Большой земли.
Воевать защитникам Севастополя пришлось в жесточайших условиях. В войсках категорически не хватало самого необходимого на войне – боеприпасов. Уже оставлены были Ишуньские позиции, 7-я бригада морской пехоты ушла из-под Дуванкоя. И все же, когда войска 11-й немецкой армии Манштейна прорвались на ближние подступы к Севастополю, а отступавшие через Крымские горы войска Приморской армии еще не подошли к нему, морская пехота Черноморского флота отразила все атаки врага и не позволила ему овладеть главной базой флота.
17 декабря 1941 года начался второй штурм города. Имея двойное численное превосходство в живой силе и технике, противник стремился прорваться к Северной бухте. В этом штурме участвовало около двухсот тысяч солдат и офицеров врага, более тысячи орудий и сто пятьдесят танков. Севастопольцы отбивали атаки врага на всех направлениях, однако вынуждены были постепенно отходить. Положение защитников города ухудшалось. Непрерывные бои измотали личный состав, значительная часть артиллерии вышла из строя, все сильнее и сильнее ощущался недостаток боеприпасов.
Севастопольцы героически оборонялись, отражая ежедневно по двадцати атак. Немцы несли огромные потери. Каждый день они отводили в тыл потрепанные части и бросали в бой свежие. А защитников города менять было некем. Резервов у командования не было.
Медперсонал госпиталя буквально валился с ног. Транспорты с ранеными шли непрерывным потоком, и операционные бригады не выходили из операционного блока. Через операционную проходило сто – сто двадцать раненых в сутки. Отдых у хирургов и операционных сестер был короткий, спали здесь же, на кушетках, по 2–3 часа в сутки, а иногда и того меньше.
Дарья все же урывала время, чтобы хоть на пяток минут забежать к Андрею. Она знала, что дежурные медсестры делают все необходимое, все вовремя, но желание просто увидеть любимого было непреодолимым. Она видела, с какой радостью распахиваются его глаза навстречу ей, и ради этих мгновений стоило жить. Даша думала в эти минуты, что люди на войне все же остаются людьми даже в таких бесчеловечных условиях, их сердца не превращаются в камень, а душа не перестает болеть за свою половинку, лежащую сейчас в бинтах в этой комнате. И их любовь проявляет чудеса выживаемости и несгибаемости, настойчиво пробиваясь к солнцу, словно хрупкая травинка сквозь брусчатку мостовой, добавляя двум любящим сердцам сил и решимости любой ценой защитить их от зла войны.
– А я ведь сразу тебя заприметил! – сказал как-то Андрей. – Еще на занятиях по медицинской подготовке. Ты показывала нам, как правильно накладывать жгут и кровоостанавливающую повязку, помнишь? Ты стояла на палубе, такая худенькая, такая маленькая, казалось, тебя прямо сейчас унесет за борт порывом ветра. Но глаза… Я никогда не видел таких красивых серо-голубых глаз. И я понял, что влюбился. Вот так сразу. Я тогда тебя о чем-то спросил. По делу, в общем-то. А ты очень застеснялась…
– Конечно, застеснялась, – засмеялась Даша. – А как не застесняться, когда на тебя во все глаза смотрит красавец-моряк, да так, как будто готов вот прямо сейчас в любви признаться?! А тут же война кругом… Да только, что ж скрывать, и ты мне сразу глянулся…
– Раз война, значит, любить нельзя? – тяжело вздохнул Андрей. – Многие ведь так думают…
– Многие! – согласилась Даша. – Раньше ведь и я так думала: ну, какая любовь, когда смерть вокруг?! Это сейчас я поняла, что война раскрывает самые сокровенные, самые светлые чувства людей. Что фронт проходит не только там, у Дуванкоя, где гибнут наши моряки! А прежде всего вот здесь, в моем сердце и через сердца тех людей, что Родину защищают, и именно в душе человека с ружьем или медицинским скальпелем, неважно, находится передовая борьбы между добром и злом, человечностью и жестокостью, жизнью и смертью. И мы, Андрюша, обязательно победим! Победим, потому что мы гуманнее, добрее и нравственно выше, чем фашисты!
– Эх, дожить бы… – мечтательно протянул Андрей. – До победы!
– А ты не сомневайся, милый! – Даша прислонилась губами к щеке Андрея. – Я вот нисколько не сомневаюсь, что мы с тобой доживем до победы! Ну вот нисколько! Потому что любовь – чувство гораздо более сильное, чем страх смерти, чем даже ненависть к врагу! Любовь не подвластна смерти, знай! А я очень тебя люблю и не позволю тебе умереть.
