— Мы едем или дать тебе еще немного времени полюбоваться мною?
— Было бы чем, – фыркаю я, бросая последний взгляд на «плавник» и срываюсь с места. Чем быстрее я доберусь до нужной станции и ссажу неудобного попутчика.
— У тебя кардан стучит.
Быстро поворачиваю лицо к Мирону, не понимая, о чем речь. Что у меня стучит. Сердце не стучит, оно просто ухнуло вниз, откуда не достать.
— Саша, блять! – хватается за руль Мирон и выруливает на обочину, избежав столкновения с грузовиком. – Да что с тобой! Убить нас хочешь?! Я конечно понимаю, ты зла. Но умирать в ближайшие лет пятьдесят не входит в мои планы.
Отстегиваю ремень и буквально вываливаюсь из салона. Ноги гудят так, словно по венам паровоз разгоняется. А руки дрожат. Я настолько ушла в свои мысли, что чуть не умерла. Может быть это и неплохо. Дашка вон рассказывает, что, когда сердце останавливается ничего не ощущаешь. Ничего не видишь. Иду вперед, чувствуя, как пальцы ласкает влажная трава. Мне просто нужно подышать, и мы поедем дальше.
Вдруг нога теряет землю и меня кренит вперед, пока сильный рывок не вытягивает меня на твердую поверхность.
— Ты совсем дура?! Да, что с тобой, – орет мне в лицо Мирон, сжимая плечи пальцами, наверняка оставляя следы.
Сейчас его лицо кажется белым, а губы очень ярко выделяется на этом фоне. Влажные сочные, четко отчерченные. Чтобы мои губы стали такими на них нужно нанести пару слоев губной помады. А мужчинам ничего не нужно, чтобы привлечь внимания. У них есть губы. Мужские губы, которые сейчас подозрительно близко. И я так ярко помню этот вкус, что голова кружится.
*********
Глава 15. Сашка
*******
Попытки сдерживаться так или иначе приводят к срыву. Потому что в твоем мозгу не исчезло желание. Потому что ты не смирилась с тем, что нельзя. Потому что это самое «нельзя» в миг может превратиться в такое сладкое «можно».
Я уже и забыла какого это ощущать мурашки от прикосновений, ощущать себя зажжённым фитилём от фейерверка, взрыв которого неизбежен.
А все эти губы. Такие родные, близкие, они буквально опаляют, вынуждают забыться и просто чувствовать. Жить моментом. Жить только тем, как поцелуй превращается в настоящее безумие, а скольжение языков в пытку. И я уже не вижу границ, они размыты влагой травы, что щекочет ступни, пальцы, а внезапно начинает щекотать колени, на которые мы падаем.
Я и Мирон, который теперь не делает больно, лишь поглаживает трясущиеся плечи, который прижимается так сильно, что не ощутить его намерения довольно сложно.
Сердце набухает как губка, а в мозгу клубничное пюре. И я не хочу думать, хочу снова это летать. Хочу полного отрешения от всего, как наркоман получивший свою дозу. Мужской запах проникает под кожу, сводит с ума. Родной. Знакомый.
Ломка была слишком сильной, кайф невыносим и вот я уже сама влетаю пальцы в жесткие волосы, когда губы Мирона скользят ниже, ниже, оставляя дорожку разъедающую кожу, к самой границе декольте. Там язык становится лезвием разрезающим кожу, вспарывая все чувства, что так долго были скрыты.
Вскрик рвется, когда губы обхватывают через ткань сосок и принимаются его тянуть. Вскрик срывается снова, когда рука блуждавшая по спине, теперь обжигает кожу бедра, задирая юбку. Стискивает задницу и проводит самым кончиком пальца по линии трусиков, убивая способность мыслить окончательно.
Вот прямо сейчас трусики становятся невероятно тесными, а я близка к мольбе снять их к чертям и просто сделать то, что мне так часто снилось. Мирон возвращается к раскрытым, пересушенным рванными стонами губам, увлажняет их, что-то шепчет, но я уже не слышу.
В ушах стоит один сплошной гул, и я пытаюсь мысленно его прекратить, прийти в себя, оттолкнуть Мирона, но его пальцы уже гладят между ног, втянув при этом язык и всасывая его в себя.
Тело превращается в одну сплошную натянутую струну, что вот-вот порвется со звоном, по децибелом равном крику Банши.
— Сашка, Сашка моя, — ногти впиваются в кожу широких плеч, я сама уже не чувствую даже колен, настолько тело онемело от предвкушения. В животе сладко ноет, спазм причиняет неудобство. Я уже сама, не ощущая никакого стыда, трусь об пальцы, стискиваю ноги, чтобы чувствовать все сильнее. Грубее. Быстрее. О мысленный зов срабатывает и шершавые пальцы резко забираются за ткань и касаются самого сокровенного. Такого влажного, словно у меня библейский потоп, наказывающий блудницу.
И если бы не чавкающий, пошлый звук проникновения, прозвучавший в тишине обочины выстрелом, я бы не опомнилась. Я бы не смогла восстать против давно похороненного либидо. Но очередной цикл помог мне в этом. Пусть либидо спит. Оно мне не нужно.
Открываю глаза и вижу откровенную похоть в остекленелых глазах, влажные волосы и острые скулы. Мирон красивый. Сейчас просто невероятно красивый, но он не мой. Больше не мой. Да и моим никогда не был, особенно когда сказал, что ему не нужна такая как я обуза.
Но даже после всего я уже лежу под ним с задранной до талии юбкой. Вот вам и правильная, идеальная Саша. Вот тебе и сдержанность.
— Отпусти, мне неприятно, — прошу и отталкиваю руками, которыми только что тянула к себе. Безумная. Я не заслуживаю Алекса.
— Ты из-за красноармейцев? Так мне плевать.
— Мне не плевать, — вся сжимаюсь и отпихиваю его руку, замечая, что пальцы покрыты темной влагой. Алекс брезгует даже прикасаться ко мне в эти дни, Мирон готов на все. И это не может не приводить в отчаяние. Извращенец. Просто псих, а как иначе можно объяснить то, что сейчас он делает, смотря на меня в упор, вынуждая вспоминать, что еще он умеет делать этим изогнутыми в ухмылке губами.
Стоим напротив. Когда-то друзья, когда-то любовники. А теперь никто.
— Это ничего не значит, понял?
— Конечно. Сохраним наш маленький кровавый секрет.
Придурок, — вздыхаю я, продолжая стоять как вкопанная и плавится под тьмой наглых глаз. Но магия рушится, когда Мирон делает широкий шаг ко мне.
— Иди сюда, Сашка. Ты же не хочешь уходить.
Срываюсь убегаю к машине, сажусь в нее. Не смотря в сторону, даю по газам. Тело все еще дрожит, словно после карусели, тело все еще помнит и отзывается на каждое прикосновение.
Это не нормально. Ужасно то, что я чуть не легла под Мирона.
Ужаснее то, как сильно мне хотелось этого.
Но самое страшное не понимать, зачем это ему. Зачем он мучает меня и говорит так, словно я для него что-то значу?
Ведь он сам все разрушил, сам подтолкнул к Алексу. Бросил после единственной ночи, не был рядом, когда я в нем нуждалась.
Разве честно и нормально врываться в жизнь и переворачивать все с ног на голову?
Добравшись домой по свободным дорогам, я аккуратно пробираюсь внутрь квартиры и с облегчением замечаю, что Алекса опять нет.
Но из своей спальни выходит, трущая глаза Даша и я быстро мыкаюсь в ванной, чтобы она не заметила моего состояния.
— Сашка? — теперь кажется я ненавижу это ласковую попытку исковеркать мое имя. Я Саша. Для Мирона Александра Самойлова! – Ты поздно сегодня. Все хорошо?
Держу трясущимися руками ручку, словно вот сейчас Даша начнет врываться. Но Даша — это сама деликатность. Даже узнай, что я только что натворила, она скорее всего не пойдет к Алексу с докладом, а пожалеет меня. Или я просто очень сильно на это надеюсь.
— Все нормально, Дашуль, подвозила Эльку на свидание, — и устроила свидание себе. Дура. Господи, ну почему я просто не выкину его из головы? Зачем я вообще посадила его в свою машину?
Или лучше спросить, зачем позволила засунуть пальцы в себя.
— Мне она не нравится.
Просто ты ревнуешь, — закрываю я замок и иду к зеркалу. И лучше бы я этого не делала. Волосы растрепаны так, словно я спала с мокрой головой. А на лице несколько весьма красных следов. Убью, скотину. Это все не говоря о растекшейся туши и пятнах крови на светлой юбке. Хоть в фильме ужасов иди снимайся. И все это Мирон! Не мог целовать не так сильно? Не мог вообще не приезжать? И чего ему в своем Монако не сиделось?
