Спалось отвратительно. Мерещились сирены полицейских машин, и я просыпалась не менее пяти раз. Где-то в шесть утра поняла, что эта ночь не создана для сна, а раз так, то нужно себя чем-то занять. Ничего лучше, чем пойти печь печенья не придумала. Может хоть это отвлечет меня от дурных мыслей об окончании жизни в очень не отдаленных местах.
Папа спал, а я готовила. Пачка муки просто улетела, но я была довольна собой. Кроме прочих, особенно хорошо получились печеньки в форме медвежат. Я откусила одну и прикрыла глаза от удовольствия. Жаль, что я не владею никакими силами, чтобы заколдовать их и скормить Ривалу. Тогда он точно никуда от меня не делся бы, а я смогла бы зарабатывать хорошие деньги на производстве стратегически важных для обольщения печенек.
Меня сморило где-то около девяти утра, когда количество испеченной сдобы перевалило за две сотни. Лишь тогда я остановилась и оглядела масштаб произошедшего — десяток тарелок с печеньями на тумбах, стол в муке, мое серое лицо в зеркале. Вот уж правда, каждый сходит с ума по-своему. Солнце залило своим теплом всю прихожую, а я только сейчас поднималась наверх, с вполне твердым намерением нырнуть в мягкие объятия кроватки. Почему-то была уверена, что сейчас удасться заснуть, а школа простоит еще день без меня.
Ривал дал мне поспать, наверное, полчаса. Эти сладкие тридцать минут в моем воображении пролетели как мгновение, после которого послышался звонок телефона.
— Мда, — сонно пробормотала я в трубку, подавляя желание нажать на красную кнопку.
Мой друг на другом конце провода казался крайне энергичным, и даже каким-то возбужденным.
— Хелена, ты мне нужна, — пробаритонил он в трубку, совершенно точно не рассчитывая на отказ. — Буду ждать тебя в "Ключах безмятежности".
— Ривал, — устало отвечала ему. — Ты мне дружище, но сегодня ты должен отвалиться. У меня была тяжелая ночь.
— А день окажется ещё тяжелее, — неожиданно произнёс парень, напрочь отбив у меня желание спать дальше. — Хочу, чтобы ты узнала некоторую информацию от меня лично.
В его голосе прозвучало что-то, чего я никогда раньше не слышала — а ведь я знала его как никто. И почему-то мне казалось, что эти перемены не к лучшему. Вздохнув, отправилась в ванную смывать остатки сна.
К встрече с Ривалом я постаралась принарядиться. Выбор пал на яркое желтое платье на ладонь выше колена, и джинсовую куртку. Наспех подкрасив ресницы и мазнув взглядом по отражению в зеркале, сбежала на первый этаж в кухню и узрела растерянного отца.
— Дочь, ты сегодня удивила, — жуя имбирного медвежонка, прокомментировал папа.
— Старалась, — отвечала я, наспех складывая печенье в крафт-пакет.
— Ривалу? — усмехнулся он, кивая на медведей. Я улыбнулась в ответ. — Да. Хочу угостить.
Мы попрощались, и я, подгоняемая любопытством, отправилась в сторону «Ключей безмятежности», однако сама безмятежность не ощущала, а совсем даже наоборот. Слова Ривала дали какой-то неожиданный эфект, вследствие чего мой мыслительный процесс, и так медленный из-за бессонной ночи, затормозился до невозможности — я даже представить не могла, что же так взволновало моего друга.
К оговоренному месту — небольшому уличному кафе — я прибежала за четверть часа, и бежала я отнюдь не только из-за пламенного желания повидать Ривала. Воплотились в реальность мои худшие предположения. Меня узнавали на улице. Беспардонно тыкали пальцами в мою сторону. Осмеивали, улюлюкали. Я надела наушники, но их насмешки все равно преследовали меня. В общем, пока я добежала до кафе, успела четырежды пожалеть, что в этот день вообще вышла на улицу.
Ривал занял наш любимый столик — небольшой и круглый, он стоял у кованой балюстрады под летним зонтом. Я, запыхавшаяся и красная от бега, приземлилась на стул напротив друга с неповторимой и свойственной лишь мне грацией картошки. Ривал, как всегда приодетый так, словно готовился позировать для фотографов на красной дорожке, насмешливо выгнул бровь и дал мне несколько секунд отдышаться.
— Как ты? — осторожно спросил он. Я закатила глаза.
— Все ещё хуже, чем предполагала. Такое чувство, что я ножом пырнула ту несчастную певичку, а не вполне безобидно посидела возле колонки.
— Зато прославилась! — Ривал озорно улыбнулся, пытаясь, видно, утешить меня хоть чем-то.
А потом пригвоздил к стулу.
— Хелена. Я женюсь.
Даже гонящиеся за мной сто тысяч индейцев с копьями не ужаснули бы меня так, как эти три слова. Никакие возгласы презирающих меня людей на улицах, никакие сирены полицейских машин не привели бы в подобный ступор. Я смотрела на друга, а он на меня, и все надежды, лелеемые годами, осыпались, как осколки разбитой вазы. Перед глазами проносились моменты из нашего детства, где Ривал дарил мне полевые цветы; забирал с уроков в школе, прикрываясь поручением деда-директора; тот день, когда он стал свидетелем ухода матери и разделил со мной ту горечь надвое. Смотрела в его яркие, зелёные глаза, и больше ничего там не видела.
— Она, правда, ещё об этом не знает, — он залихватски откинулся на спинку стула. — Хелена, ты плачешь?
А я даже не заметила этих предательских слёз, которые в открытую освидетельствовали мои чувства к нему, скрываемые годами. Я глотала их, не имея возможности остановиться, и каждая жгла горло и камнем падала на грудь.
— Кто она? — спросила, потому что не могла не спросить. Смаргивала слёзы и не могла не смотреть на него. Не могла уйти без её имени.
Ривал нахмурился, но все же ответил: — Фрея Кристенсен.
Это имя мне незнакомо, но желаемое я получила. Он не остановил меня, когда я молча поднялась и отправилась на выход из кафе. Посыпались на траву имбирные медвежата; я не стала их поднимать. Мы оба понимали, что это наш последний разговор.
Не могла даже вспомнить, как оказалась дома. Наверное, на улице на меня все так же обращали внимание, но я этого не видела и не ощущала — лишь горько плакала, задыхалась от бессилия и отсутствия возможности что-то изменить теперь. Дома отца не было, и это лишь к лучшему. Хотелось запереться в комнате и волком взвыть, но не оказалось сил даже на это — смогла только рухнуть на кровать и тихо скулить в подушку.
Зазвонил телефон, и я сбросила не глядя. Когда вновь услышала звонок, с усилием разлепила запухшие веки и увидела на экране входящий «Клэр».
— Да, — прошептала в трубку, пытаясь скрыть осипший голос.
— Хелли, ты заболела? — заволновалась Кларисса. — Ты из-за этого не в школе? А я ещё думаю, почему Ривал впервые в жизни позвонил мне и попросил присмотреть за тобой.
— Это меньшая из всех моих бед, — более-менее внятно ответила ей. — Ты можешь прийти?
До прихода подруги я сподобилась умыться и этим немного освежила лицо. Расчесалась и уселась на кровати, сложив руки на коленях — я не знала, куда их деть. Ничего не могла делать, только невидящим взглядом буравила стену напротив и вспоминала день, когда ушла мама. Тогда Ривал помог взять себя в руки и справиться с болью. Я смогла пережить мамин побег, четко осознавая, какая она эгоистка и понимая, что в случившемся нет моей вины. Сейчас же… Кто ошибался все это время? Я или он? Кто неправ? Ответа не знала, и боль снедала в той же степени, что и злость. Клэр в который раз доказала, что она настоящий друг, и пришла меньше чем через полчаса.
— Кто такая Фрея Кристенсен? — требовательно спросила я, едва Клэр вошла в комнату.
Подруга присела возле меня на кровати. Её заплетенные в косу иссиня-черные волосы растрепались от быстрой ходьбы, а щеки порозовели.
— Перевелась в параллельный выпускной класс нашей школы на прошлой неделе, — сообщила Кларисса, переведя дыхание. — Вместе с ней перевелся парень, высокий такой. Ты должна была его видеть.
— Но не видела, — я поморщилась. — И Ривал решил жениться на «подруге», которую знает всего день?
— Тебе виднее, — парировала Клэр, одернув рукав джинсовки. — Ты же столько лет с ним дружила, должна его знать.
