моя слабость. Я уверен, что у Ивановой именно такие, надо будет посмотреть весной, когда она наденет открытые босоножки. Так вот, возвращаясь к фантазиям — Иванова, конечно же, не умеет делать массаж, но от прикосновения её пальчиков к коже мне становится хорошо и спокойно. Я живу один, и мне хочется вот этого: когда проведешь несколько лекций подряд, устанешь как собака, а тебя просто гладят, уговаривая, что всё будет хорошо.
Иванова рассматривает меню. А я резко втягиваю воздух носом. Чёртов извращенец и педофил. Собирался её от маньяка спасать, а сам разглядываю несчастную студентку, фантазируя о ней.
— Нам, пожалуйста, вот это и это. Тычу в меню. — А ты выбрала? — закрываю глаза, одернув себя. — В смысле вы выбрали, Иванова?
Молодец, профессор, так держать. Осталось рассказать, как в твоих фантазиях после массажа плеч ты переворачиваешься на спину, и она усаживается на твои бёдра сверху. Массирует грудь, трëт живот, поливает маслом, поглаживая бока, а потом ты, не выдержав этой пытки, стягиваешь с неё короткие домашние шорты и начинаешь массажировать изнутри, но только не руками, а совсем другим органом. И при этом видишь её маленькую грудь, которая свободно раскачивается под широкой маечкой, потому что на твоей студентке нет лифчика.
Иванова отдает меню официантке, а я глубоко вздыхаю. Надо сто пятьсот раз подряд написать мелом на доске о том, что она ещё ребёнок, может тогда удастся поверить в это.
Дабы успокоиться и начать конструктивный разговор, я делаю внушительный глоток воды и, неожиданно сильно подавившись, начинаю кашлять. Иванова тут же подскакивает, принимаясь бить меня по спине.
— Спасибо, Иванова, достаточно.
Смутившись, студентка садится на своё место.
— Итак, рассказывайте, как на вашей шее появились эти жуткие следы.
Так хочется, чтобы она оказалась всё ещё невинной. Мне-то разницы нет, я с ней ничем таким заниматься не планирую, но если вдруг виновником окажется какой-то пацан? Это разочарует меня. Во мне возникает брезгливость от мысли об играх с удушьем в компании тупого, совершенно недостойного её красоты студента.
Иванова опускает голову.
— Мой дедушка тяжело болен. Он сумасшедший. Мне очень стыдно, профессор. Просто он был таким хорошим…
— Это сделал ваш дедушка? — с радостью выдыхаю, почти улыбаясь.
Она хмурится, смотрит на меня, непонимающе мигая. Молодец, Заболоцкий. Ещё бы в ладоши похлопал.
— Позавчера ночью он набросился на меня и стал душить. Ещё год назад всё было совсем не так, но болезнь прогрессирует: он уже не понимает ничего, не помнит близких, не контролирует себя. И это очень тяжело видеть, как родной тебе человек превращается в монстра.
— Возьмите, Иванова. — Протягиваю ей салфетку.
— Мне очень страшно, профессор. Сегодня я ночевала в ванной. Представляете?
Она поднимает с коленей салфетку, мнëт её, ковыряет, скручивая.
— Я взяла одеяла и просто положила их на дно ванны.
Дальше я делаю то, что не имею права делать ни за что на свете. Я пересаживаюсь и приобнимаю свою студентку, позволяя плакать на своем плече. Это абсолютно непедагогично. Это полное нарушение субординации. Да это крах деловых отношений между профессором и студентом в принципе. Но мне вдруг становится так жалко эту красивую, невинную, хрупкую девочку. Она плачет на моей груди, она шмыгает носом.
А я чувствую, как от её близости по телу разливается горячее тепло, как бегут мурашки по коже, как весь жар скапливается внизу живота. Я же говорил, что извращенец. Её сладкий девичий запах, её шелковистые волосы щекочущие мой подбородок, её хрупкое тело, очень женственное и изящное, которое я обнимаю за плечи, вызывает такую эрекцию, что я сжимаю зубы. У меня стоит колом, просто до невыносимо болезненных ощущений.
— Всё будет хорошо, Иванова, — хриплю, аккуратно отнимая руку от её плеча.
К счастью, Иванова закрыла глаза бумажной салфеткой, в кафе приглушëн свет, мало посетителей, а официанты на нас не смотрят. Я медленно передвигаюсь, прижавшись к столу, будто мне мало места. Вернувшись на свой стул, прочищаю горло. Ужас какой. Записываю у себя на лбу: больше никогда в жизни к ней не прикасаться.
— Всё будет отлично, Иванова.
— Да что вы заладили, Роман Романович? — срывается на истерику моя студентка. — Откуда будет хорошо?? Вы хотя бы представляете, что такое жить в своем доме как в тюрьме?
— К сожалению, старость — это очень тяжело. В молодости я тоже ухаживал за престарелой бабулей, — так говорю, будто мне семьдесят, — бабушка обмазывала стены фекалиями. Это просто надо пережить.
— А если однажды я просто не проснусь, удушенная собственным дедом?
В мозгу вспыхивает лампочкой ответ: «поживите тогда у меня». Но я тут же прикусываю себе язык.
— Уверен, ваш отец уже в курсе случившегося и сделал выводы по поводу вашей безопасности.
— Я не знаю своего отца.
— Вы живете вдвоем с дедом?
— Нет, ещё мама.
Становится боязно.
— Мама справляется?
— Насколько это возможно.
— Послушайте, Иванова, у меня есть знакомый психиатр, он работает в частном центре. Я договорюсь о том, чтобы он приехал и осмотрел вашего деда. Есть такие таблетки, которые сделают его менее агрессивным, он будет больше спать.
— Спасибо.
Нам приносят ужин, и я благодарю официантку. Я помогу своей студентке, как сумею.
— Ешьте, Иванова. И, пожалуйста, успокойтесь.
* * *
Наташа
Но успокоиться не получается. Я будто чайник, оставленный на плите с приподнятым свистком. Дымлю себе на конфорочке, пар валит, а всем жителям квартиры наплевать, шума-то нет.
Вроде бы выговорилась, и немного отпустило, но безнадега тут же отпружинивает обратно. Профессор всколыхнул волну депрессии и паники, которая сбивает меня с ног, не давая подняться. Неприятно и боязно произносить вслух, что мама не хочет, чтобы её родного отца упрятали в психушку. Она считает это временными трудностями, в которых у деда просто обострение. И скоро всё будет, как прежде. Только хренушки я в это поверю.
Пытаюсь притянуть за уши весь накопленный годами оптимизм, но рядом с Заболоцким получается обратный эффект. Я испытываю так много чувств, что они трансформируются в слёзы и нелепые всхлипывания.
Вначале я чуть не умерла от радости, когда он предложил нам встретиться, потом чуть не сдохла от ревности, когда увидела, как он смотрит на свою любимую англичанку и с какой нежностью усаживает её в машину. Ну и ехал бы с ней ректорские поправки штудировать. Чего прицепился?
Меня буквально порвало на части
