— Что это?
— Это Смолина пыталась написать на мне слово «сука». Неделю назад. Прямо здесь. Нет, не в туалете. В нашем спортзале. Яна с Аллой держали меня… Повалили на пол, распластали и держали. А Соня уселась сверху и царапала… И это еще не всё…
— Боже… — шепчу я. — А что еще?
Полина застегивает блузку, а потом вытаскивает из волос заколку, и ярко-рыжие кудри осыпаются по плечам и спине. Я непонимающе смотрю на нее, а затем она поворачивается другим боком.
— Полюбуйся.
Я даже ничего не могу сказать в первый миг. Та сторона головы, не вся, но значительная часть — выбрита. Неровно, клочками. Просто чудовищно.
— Тоже она?
— Да, тогда же… — всхлипывает Полина и начинает собирать волосы набок, как было, пряча выбритое место.
— Почему ты об этом никому не рассказала? Это же… это просто беспредел. За это ее, ну как минимум, должны отчислить. А то и отправить, ну не знаю… в комиссию ПДН какую-нибудь.
— Ты такая наивная. Знаешь, кто у них отец?
— Не знаю. Но и твои родители, наверное, не простые смертные.
— Ой, мой просто в бизнесе. А у них — во власти. Он — председатель заксобрания. Второй после губернатора. А по факту — первый. Даже мой папаша говорит: дружи со Смолиными. Это полезная дружба. Их папа многое может. Даже губер, типа, его слушает. Так что никто ничего им не сделает. Не за такое. А, во-вторых, я не стукачка.
В нашей школе, конечно, жаловаться взрослым на что бы то ни было — тоже считалось дном. Таких потом презирали все. Но это же какое-то безумие.
— И что, ты терпеть это будешь?
— А что еще делать? Перебесится и успокоится. Да я сама виновата. Этот Алекс… ну, Шаманский… он мне всегда нравился… Подкатил тогда, сказал, что с Сонькой у них всё… Вот я и развесила уши… Причем на той вечеринке, где мы целовались с ним, никого из наших даже не было, но все равно кто-то слил… Я уже сто раз перед Сонькой извинилась… Тебе я тоже не советую на рожон лезть и с ней конфликтовать, если не хочешь проблем.
Я колеблюсь: может, еще рано для таких вопросов? Но не могу удержаться.
— Полин, а ты не знаешь, что случилось с моей мамой? Кто над ней так поиздевался? Она? Смолина? Или ее брат? Или…
— А с чего ты взяла… — сморгнув, озадаченно спрашивает Полина. — Что кто-то над ней издевался? Она же просто… ну, плохо ей просто стало. Я только это слышала… не помню уже, от кого. Кажется, от Платонова.
— Нет. Плохо ей стало, потому что кто-то ее довел. Над ней издевался. Я это знаю точно. Говоришь, тебя в спортзале они так…? А в какой день…
Вдруг дверь в уборную распахивается и входит собственной персоной Соня Смолина. Одна. Смерив нас презрительным взглядом, она молча проходит мимо к кабинкам. Мы тоже молчим в напряжении. Я хочу продолжить расспросы, а Полина — просто боится. Аж дрожит.
Соня подходит к раковине, моет руки и, хмыкнув, спрашивает вслух:
— Что, шлюшка, нашла себе подружку? Ну, конечно. Кто, кроме вонючей швабры…
— А ну пошла отсюда, — перебиваю ее я.
— Что? — Смолина вскидывает брови. — Эй, швабра, тебе на твое место указать?
— Попробуй, только потом не бегай и не жалуйся.
В ту же секунду ее красивое лицо искажает, даже обезображивает злобная гримаса. Однако она не бросается на меня, хотя я жду и внутренне готова ко всему после таких рассказов. Но Соня лишь яростно сопит, испепеляя меня взглядом, но даже сделать шаг в мою сторону не решается. Потом цедит сквозь зубы:
— Тебе конец.
И выходит, хлопнув дверью.
19. Женя
Полина поворачивает ко мне перепуганное лицо.
— Ты что?! Ты это зачем?! С ума ты сошла! Она же тебя… Я даже не знаю, что она тебе теперь сделает …
— Да плевать. Полина, лучше расскажи про тот день, когда они тебя…
Но она чуть ли не в панике трясет головой и поспешно выскакивает из уборной.
Конечно, мне не плевать, я же не идиотка. Тоже боюсь. Но и Смолина, выходит, смелая, только когда рядом брат и подружки.
Захожу на алгебру вместе с преподавателем. Между прочим, он интересный тип. Молодой совсем и поразительно похож на актера Александра Паля. Даже прическа такая же. Только наш еще носит хипстерские очки.
— Ну что, друзья, — обводит класс взглядом математик. — Сегодня начнем с небольшого теста. Проверим, как вы поняли предыдущие темы.
У него в руке готовые бланки, на дорогой бумаге, с эмблемой гимназии, как будто это почетные грамоты, а не какой-то промежуточный тест.
Он раздает каждому по бланку. Только мне не достается.
— Э-э-э… вы кто у нас? — спрашивает он меня.
— Швабра… просто швабра, — бросает со своего места Смолина, и все остальные поддерживают ее смешками.
Но самое потрясающее, что математик даже никак это не комментирует. У нас бы эта Соня уже отправилась к директору на ковер, а оттуда — прямым ходом за родителями.
— Я — Гордеева, Евгения Гордеева.
— Нет, ты — швабра, — не унимается она.
Только тут математик обращает на нее свой укоризненный взор и мягко, почти просяще говорит:
— Соня… ну…
— Молчу, молчу, Арсений Сергеевич, — кокетливо отзывается она.
Мило ей улыбнувшись, он переводит на меня взгляд, в котором теперь нет ни грамма интереса, а лишь выражение безмерной скуки.
— Евгения, значит, — вздыхает он тяжко. — Я так понимаю, у вас подготовка на уровне обычной школьной программы… Честно говоря, я без понятия, что с вами делать… Давайте так, для начала я посмотрю, что вы знаете, чего не знаете, ну и в зависимости от этого буду понемногу объяснять вам материал, чтобы вы хоть немного догнали остальных…
— Давайте я лучше сделаю ваш тест как все, — предлагаю ему, хмурясь. Не очень-то приятно, что он сразу же зачислил меня в отстающие. Хотя откуда ему знать, что мама не один год готовила меня к физмату.
Он снисходительно усмехается.
— Понимаете ли, в нашей гимназии совсем другой уровень… — начинает он противным тоном.
— Просто дайте свой тест, — снова прошу его я.
Несколько секунд он смотрит на меня молча, но его взгляд буквально кричит: куда ты лезешь в калашный ряд со свиным рылом? Потом вздергивает подбородок и высокомерно произносит:
— Что ж, как вам угодно… Только бланков у меня больше нет. Если не возражаете, распечатаю на обычном листе.
Он тут же запускает принтер, затем кладет передо мной распечатанный тест, глядя на меня насмешливо, типа, ну дерзай, а мы поглядим.
Заданий всего четыре. Они довольно сложные, но знакомые. Два — на логарифмические функции, два — на вычисление интегралов.
Пока мы решаем тест, математик вальяжно разваливается в кресле, воткнув в одно ухо беспроводной наушник. Никого не стесняясь, слушает музыку и в такт качает головой. Только один раз подает голос:
— Сонечка, радость моя, попробуй хоть что-нибудь решить сама, без помощи Стаса. Обещаю, двойку ставить не буду.
Спустя полчаса я откладываю ручку и готовый тест в сторону. Все остальные еще решают, и я просто смотрю в окно и обдумываю услышанное. Полина, конечно, что-то знает, но молчит. Трусит. Можно ее, в общем-то, понять. Надо подумать, как ее разговорить…
Но я почти уверена, что маму допекли эти двое — Смолины. Да и Полина сказала, что всеми заправляет эта чертова парочка. Правда, опять же, по ее рассказам, это больше похоже на Соню. Но Платонов тогда однозначно говорил в мужском роде. Значит, все-таки это сделал псих?
Я оборачиваюсь на него. Он в этот момент передает листок сестре и что-то ей там показывает карандашом, а потом, словно почувствовав, поднимает взгляд на меня. Соня тоже замечает мой интерес и тотчас вскидывает вверх средний палец.
— Что, Евгения, заскучали? — окликает меня математик. — Я же говорил, для вас такие задания будут слишком сложными.
— Нет, просто я уже все решила.
У математика очень выразительное лицо, и сейчас оно выражает полное недоумение, потом скепсис и, в итоге, насмешку. Ох уж эти снобы.
