— Чтобы дать вам отдохнуть, Леонид.
— Благодарю боярина за ласку.
Мама не раз использовала эту фразу, когда хотела подчеркнуть, что моя мнимая забота её не обманула, поэтому я улыбнулась.
Мы приятно пообедали в крошечном кафе и прошлись по какому-то красивому парку.
— Ира, наверное, уже вернулась? — спросила я.
Дружинин умел извратить любые слова.
— Вам так хочется от меня избавиться? — усмехнулся он.
— Нет. Но разве вы не собирались работать?
— Вы с моей совестью образуете славный дуэт. Если бы вы обе почаще напоминали мне о работе, может быть, вышел бы результат. Но сегодня я хочу забыть о делах, поэтому пусть моя совесть спит, а вам придётся забыть о моей работе.
— Как-то странно, что мы не говорим о Ларсе, — сказала я. — Сегодня его похороны.
— О покойниках или говорят хорошо, или ничего не говорят, а его творчеству мы посвятили излишне много времени. Я не могу простить этого человека.
— Из-за Мартина?
Леонид кивнул.
— Смерть Нонны на моей совести, — спокойно добавил он. — Это я не учёл, что её могут принять за вас.
За нежеланием говорить о происшедшем Дружинин скрывал боль и чувство вины, а я поняла это только сейчас.
— Смерть Нонны была самоубийством, — сказала я. — Вашей вины здесь нет.
Прежде я не думала об этом, но, наверное, неосознанно сделала для себя определённый вывод, потому что не только мой голос звучал убеждённо, но и я сама не допускала сомнений в правоте своих слов.
— Самоубийством?!
Леонид глядел на меня с недоумением, поэтому пришлось объяснить.
— Нонна догадалась, кто был преступником, и нарочно заставила меня уехать с Петером и Мартой, а сама переоделась и повязала на голову косынку, чтобы скрыть волосы. Она не умела медленно работать, и меня удивляло, что она потратила столько времени на посадку нескольких луковиц, но я поздно догадалась, почему она осталась в огороде, а не уехала домой. Нонна ждала мужа. Она не могла решиться его разоблачить, но не могла делать вид, будто ничего не замечает и верит, что он уезжает к тётке ради встречи с Ирой. Жизнь потеряла для неё смысл и цену, и единственным выходом она видела смерть, причём смерть от руки мужа. Разве это не было самоубийством?
Для меня разъяснённый мною же поступок Нонны стал настолько очевиден, что я поражалась, почему такой умный человек, как Дружинин, не понял этого сразу.
— Да, наверное, вы правы, — сказал он, а через некоторое время добавил. — Конечно, так и было.
— Вы бы ничего не смогли сделать, — добавила я. — Нонна сказала бы, что закончила и уходит, а сама бы вернулась. Сразу же или на другой день, но вернулась.
— Пожалуй. А всё-таки, что господину Якобсену было от вас нужно? — спросил Дружинин. — У вас есть хотя бы предположения?
Если совесть не чиста, любая мелочь кажется обличающей. Мне казалось, что взгляд Леонида слишком долго не отрывается от моего лица, и его владелец знает, что мне известна правда.
— Какие у меня могут быть предположения? — спросила я, незаметно делая шаг в сторону и притворяясь, что рассматриваю окрестности. — Я ничего не понимаю.
У Дружинина была гадкая манера угадывать, когда я говорю правду, а когда ложь. А ещё у него были слишком сильные руки и полное отсутствие уважения к причинам, заставляющим меня говорить неправду. Я была остановлена и повёрнута лицом к нему.
— В чём дело? — сердито сказала я, но Леонид почему-то не испугался.
— Вы поняли? — догадался он. — Говорите.
— Вы собираетесь силой вырвать признание? — холодно осведомилась я.
— Извините, Жанна, — тихо сказал он, отпустил меня и пошёл рядом, не пытаясь продолжать расспросы.
Он больше чем любой другой имел право знать истину, но открыться ему означало разоблачить постыдный поступок Ларса.
— Я только сегодня поняла, почему Ларс это сделал, — призналась я.
Дружинин выжидательно посмотрел на меня и предложил руку. Я положила ладонь на сгиб его руки, но не стала вдаваться в объяснения.
— Я заранее согласилась не предавать это дело огласке, поэтому лучше мне продолжать делать вид, что ничего не понимаю. Не спрашивайте меня, а то я могу проговориться.
Дружинин быстро взглянул на меня и сделал вид, что сосредоточен на дороге.
— Я ни о чём не спрашиваю, — сказал он.
— Спасибо.
Было мучительно сознавать, что после отказа давать объяснения Леонид подозревает меня в каких-нибудь неприглядных поступках, вызвавших необходимость от меня избавиться. А если он этого не заподозрил, то он должен был жестоко обидеться на моё недоверие к нему. Скорее всего, теперь он не захочет со мной видеться, и я решила, что если при прощании я замечу неблагоприятные признаки, то всё ему расскажу, чтобы не потерять его расположение.
— Вы мне очень нравитесь, Жанна, — ни с того ни с сего сказал Дружинин.
Я заподозрила, что этим обходным манёвром он хочет заставить меня проговориться.
— Я вам угодила, скрыв причину преступления?
Он поморщился.
— Не любишь ты меня, естественное дело:
С другими я и так и сяк,
С тобою говорю несмело,
Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак, — вполголоса и достаточно монотонно процитировал он.
— Что?.. А дальше? Люблю слушать, когда читают Грибоедова.
— Хансен очень красивый мужчина, — отдал Леонид должное полицейскому. — Правда?
С ним творилось что-то странное.
— Не знаю, — сказала я. — У меня испорченный вкус.
— В таком случае… тогда…
Он остановился и обернулся ко мне.
— Вы мне очень нравитесь, Жанна. Выходите за меня замуж.
Я не ожидала, что после отказа говорить правду, у Леонида может сохраниться ко мне симпатия, а уж что я способна понравиться ему до такой степени, я не могла надеяться.
— После того, как вы отказали Петеру, мне надеяться не на что? — горько спросил он.
— Откуда вы знаете, что я… Почему не на что? И при чём здесь Петер?
Мне было непонятно, почему, за какие такие заслуги умный, благородный и, несомненно, талантливый человек смог полюбить девушку, проявившую себя с самой невыгодной стороны, скрывавшую какую-то тайну, из-за которой покушались на её жизнь, и, вдобавок, не наделённую даже отчасти самыми совершенными дарами — добротой и красотой. Любовь, и в самом деле, оказалась слепа, и её богиню, а не богиню правосудия, следовало изображать с повязкой на глазах.
Леонид сжал мои руки в своих и глядел на меня настороженно, однако в его взгляде недоверие смешалось с такой радостью, что, даже если бы я захотела отступить, я бы не смогла этого сделать.
— Как же я вас боялся, Жанна! — проговорил он.
