— Ты очень любишь его.
— Больше… пожалуй, больше всех. Мы хотели попросить Робера обвенчать нас.
Сабрина вскочила на ноги и порывисто обняла Стефани, а та уткнулась лицом ей в грудь, чувствуя, как по щекам сестры струятся слезы, ощущая ее теплое дыхание.
— Я расскажу тебе все, что произошло. Пока мы с тобой обе не выговоримся, и думать нечего о том, что будет дальше. Ах, как бы мне хотелось, чтобы мы были с тобой…
— …одни. Понимаю. Нам всегда было так хорошо вдвоем. Мы снова почувствовали бы…
— …как это прекрасно. Так прекрасно, что кажется, будто ничего больше и не надо желать. И, что бы ни случилось…
— Нам ничего не надо. — Вскинув голову, Стефани посмотрела на Сабрину, и они невольно рассмеялись. — С другими все не так. Да разве с ними может быть по-другому?
— Я знаю. — Но улыбка, озарявшая лицо Сабрины, мало-помалу погасла, и, понурив голову, она встала. Потому что им ничего было больше не надо, когда они росли. А позже, когда у каждой появился свой дом, своя жизнь, они обращались друг к другу только за поддержкой и утешением. Но теперь, когда они оказались втянуты в такой водоворот, она не могла себе представить, как все может возвратиться на круги своя, так, чтобы им больше ничего не было нужно.
Стефани подошла к плите.
— Давай-ка лучше выпьем чаю. Похоже, впереди у нас долгая ночь.
Сабрина наблюдала за сестрой, пока та наливала чайник. Не успела Стефани вернуться к столу, как, к удивлению для самой себя, заговорила. Она начала с телефонного звонка Брукса. Это он сказал, что яхта взлетела на воздух у берегов Монте-Карло, и все люди, находившиеся на борту, погибли. Затем она описала похороны и свои отчаянные попытки рассказать всем, что погибла не Сабрина, а Стефани.
— Но все говорили, что у меня шок. Бедняжка Стефани Андерсен, у нее шок, она сама не своя от горя и не понимает, что говорит. Так оно, наверное, и было. У меня сдали нервы, и иной раз я сама не знала, кто я — Сабрина или Стефани. Такой Гарт и увез меня с похорон домой.
Стефани мысленно представила Сабрину на коленях у могилы. Она словно услышала ее крик: «Это не Сабрина! Это не Сабрина погибла!», шепот собравшихся на похоронах людей, увидела Гарта, уводящего Сабрину в сторону. И все же Сабрина что-то упустила.
— Но раньше, еще до похорон, почему ты решила, что в гробу лежала я?
— Не знаю. В зале было темно, у меня все плыло перед глазами… но та женщина в самом деле была похожа на тебя. Я помню, как там было темно… горело всего несколько свечей… все было словно в тумане, потому что я все время плакала и плакала… но, вообще-то… я точно не знаю. Может быть, мы это выясним когда-нибудь… — Она умолкла. — Продолжать дальше?
— Да.
Она рассказала Стефани обо всем, что произошло за этот год: как она помогла Гарту утрясти скандал, чуть не стоивший ему работы: некоторые университетские преподаватели, склоняли студенток к сожительству, обещая им за это, завышенные отметки; как она получила предложение по работе от одной компании в штате Коннектикут, и они вместе с ним ездили туда; как в ней росла любовь к Гарту и к детям; как дети полюбили ее. И вот, наконец, дошла очередь до телефонного звонка Габриэль… я знаю, что говорю: я видела либо тебя, либо ее. Либо само привидение… и о своей поездке, сначала в Авиньон, а потом в Кавайон.
Когда она закончила свой рассказ, уже светало: небо над Везле окрасилось в жемчужно-серые тона, потом озарилось слабым светом. Бугенвилии заблестели розовато-золотистыми красками восходящего солнца. Наверху хлопнула дверь, послышались шаги, потом хлопнула еще одна дверь.
Стефани вздохнула.
— Поэтому ты стала меня искать и приехала сюда? Не нужно было этого делать. Ты могла бы вернуться обратно — к Гарту, Пенни и Клиффу. Ведь я могла бы так никогда и не вспомнить, кто я на самом деле.
— Ты сама не понимаешь, что говоришь. Ты же знаешь, зачем я приехала. Мне нужно было тебя найти, ведь мы с тобой — две части одного целого.
— Да. — Стефани слабо улыбнулась. — Спасибо. Как странно звучат такие слова. Спасибо, что ты нашла меня, вернула мне прошлое. Спасибо, что любишь меня.
Но что дальше? Согласишься ли ты оставить мою семью? Уступишь ли мне место или будешь бороться? Ведь это моя семья, мой дом, мои…
Они продолжали сидеть, молча, уставившись перед собой невидящим взором, и одновременно обернулись, когда в комнату вошел Леон. Он остановился как вкопанный, вновь поразившись тому, насколько они похожи — чертами лица, позой, даже тем, как они сидят, подавленно втянув головы в плечи.
— Я поеду в мастерскую, — непринужденным тоном сказал он, словно сегодня выдалось самое что ни на есть обычное утро и к ним домой заглянула привычная гостья. — Я буду там весь день, если надумаете меня навестить.
Стефани попыталась сосредоточиться на мыслях о нем. Ничто из рассказа Сабрины не имело отношения ни к Сабрине Лакост и ее жизни во Франции, ни к Леону Дюма, которого она любит и с которым собирается соединить свою жизнь. При мысли о двух своих жизнях, в каждой из которых не за что было ухватиться, она ощутила легкую тошноту. Как же мне удастся сложить эти жизни воедино?
— Приезжайте в час, вместе поедем обедать. — Он видел обескураженное выражение ее лица, и ему хотелось обнять и утешить ее. Но в то же время он чувствовал, как в нем нарастает гаев: она все больше замыкается в себе, не подпускает его, его любимая Сабрина, которая… Нет, черт, я никак не могу запомнить Стефани, Стефани, Стефани. Ему хотелось потребовать у нее объяснений, но он понимал, что она сама должна рассказать, кто она, кем была раньше, нужна ли ей помощь, чтобы сложить теперь обе жизни в одно целое. Он не мог принуждать ее. — Значит, в час, — повторил он. — Поедем обедать в «Мелани».
Мельком бросив взгляд на застывшее лицо Стефани, Сабрина ответила:
— С удовольствием. И еще мне бы очень хотелось посмотреть вашу мастерскую.
Пройдя через всю комнату, Леон подошел к Стефани и поцеловал ее.
— Я люблю тебя. — Он кивнул Сабрине. — Увидимся в час.
Они снова остались одни.
— Может быть, ты слишком устала и продолжать пока не стоит? — спросила Сабрина. — Может быть, немного обождем?
— Нет, я не хочу ждать. Я хочу, чтобы ты знала, что со мной было…
Они сварили кофе, потом Стефани разогрела рогалики в духовке и взяла блюдо со спелыми грушами.
— Давай посидим в садике. Мне там нравится.
Они сели за столик, где Стефани и Леон любили ужинать… Казалось, с тех пор прошла вечность, мелькнула у нее мысль. Солнце взошло и поднималось все выше над крышами домов с противоположной стороны улицы, согревая старинную каменную стену, крашеную деревянную калитку и грубые плиты, которыми был вымощен двор. Из листвы каштана у них над головами слышался посвист поползня; в небе носились сойки. С улицы доносились то лязг железных ставней — это торговцы открывали свои магазины, то смех детей, стайками бежавших по холму в школу, то обрывки немецких, испанских, английских, французских, итальянских, шведских фраз. Это группы туристов совершали с утра паломничество к базилике, что высилась на самой вершине Холма.
