А тут ещё и бабуля подключилась нагнетать.
— Ох, Алечка, говорила тебе, что ты слишком мягка с ней. Вспомни, чему наш протоиерей учил. Вот вспомни!
— И чему же? — нахмурилась мать.
— В воспитании ребёнка не только можно, но и нужно использовать ремень. Обязательно! Дети — это домашние боги, всё равно что идолы — жестокие и бесчеловечные. А ты с девчонки ещё и пылинки сдувать удумала, поклоняешься ей, комнату отдельную выделила по её душу. Вот Верка и распустилась. А теперь попробуй свергни это ложное божество. Вконец ведь распоясалась — учиться не хочет. Перестань над ней трястись и всыпь ремнём хорошенько, а нет — так увидишь, что со временем она лишь наказанием твоим станет. Ты должна через силу заставлять её трудиться и верить в господа нашего, иначе в старости твоей она станет не опорой тебе, а проклятием. Наказывать надо! Ремнём и как следует! А нет, так она вырастет, и сама тебя за всё накажет, помяни моё слово...
— Она на горохе стоит и молится каждый вечер, — отмахнулась мать, и я облегчённо выдохнула, хотя до этого сидела, ни жива ни мертва.
— Так это ж разве наказание? — фыркнула бабушка и зыркнула на меня максимально сурово.
— «Наказ» в переводе со славянского — учить. Вот я и учу её уму-разуму, но устно.
— Так только взрослый поймёт, а дети — это зверёныши. И наша задача сделать из них людей. Поэтому — ремень!
— Ты ж меня в детстве не била, — всё ещё сопротивлялась мать такому виду «воспитания».
— И посмотри, что из этого вышло, — ткнула в меня бабка, развернулась и вышла с кухни, недовольно бормоча себе под нос «господи, прости, господи, помилуй».
С её уходом в комнате воцарилась тишина. Трескучая, неприятная и выматывающая. А я боялась взгляд поднять на маму, рискуя увидеть в её глазах стальную решимость и согласие с теми мерами, которые предлагала принять бабушка.
И настолько меня это ожидание прибило и размазало, что я не вытерпела и сложила руки в умоляющем жесте на груди, а затем всё-таки нерешительно глянула на свою родительницу.
— Мама, — сглотнула я вязкую от страха слюну, — не бей меня, пожалуйста.
— Ох, замолчи, — отвернулась она от меня и устало упёрлась ладонями в кухонную столешницу.
— Я исправлю эту тройку. Я клянусь тебе! Только не бей.
Секунды... Одна. Другая. Третья...
Они пронзают меня словно отравленные стрелы, а я сама сижу, ощущая боль в коленных чашечках, с которой уже почти смирилась и срослась воедино. Потому что она была со мной теперь неотлучно — с утра и до вечера, лишь немного стихая ночью. Да и то только потому, что я, дождавшись, когда уснут мама и бабушка, совершала набег на аптечку, где, не испытывая угрызений совести, воровала для себя обезболивающее, чтобы просто заснуть.
А тут ещё и ремень замаячил на горизонте. Так себе перспективы за забытое стихотворение и несчастную тройку по алгебре. Хотя... вот моя подруга Машка с прежнего места жительства получала от матери затрещины и по спине мокрым полотенцем просто так — потому что надо. Потому что бесит. Потому что кто-то словил плохое настроение или дочка недосолила суп.
Реально так и было. Не шучу.
— Мама? — тихонько привлекаю к себе внимание, но в ответ снова получаю порцию негатива.
— Уйди уже с глаз долой! Канючишь тут мне! — буквально рявкает, и я подскакиваю на месте.
Несусь прочь, но уже в самом дверном проёме замираю, получая в спину увесистое предупреждение.
— Вера, ещё одна тройка и я действительно возьмусь за ремень. Ты поняла?
— Да, — киваю и уношу ноги.
Обуваюсь, одеваюсь и припускаю на учёбу. И да, мы с мамой всегда ходим туда и обратно порознь, чтобы никто не пронюхал о нашем родстве. А когда идём в гимназию в одно время, то просто двигаемся по разным сторонам дороги.
А мне кажется, что вся жизнь — вот так — по разные стороны баррикад.
Вздыхаю, качаю головой и внутри сама себя отчитываю. А через минуту, не успев выйти из парка, через который лежал мой путь, вздрагиваю и прячусь за пушистой туей, во все глаза смотря на чёрный, спортивный мотоцикл, который пулей промчался по улице, развернулся и остановился у кованных ворот музыкальной школы, которая находилась буквально в пяти минутах ходьбы от нашей гимназии.
И я узнала этот хищный, спортивный болид. И водителя, сидящего за рулём, я тоже узнала, потому что уже не раз видела его, паркующегося на нашей школьной стоянке. А уж когда он снял с головы блестящий, чёрный шлем, то последние сомнения отлетели, словно невесомая шелуха.
Это был Басов.
И он был не один.
На байке позади него сидела миниатюрная девушка, которая тоже стянула с головы защиту и её длинные, золотистые волосы рассыпались по плечам, словно шёлк.
Мотоцикл на подножку, и Ярослав встаёт с него, а затем заключает красавицу в кольцо своих сильных рук. Её ладони тут же начинают путешествие под его кожаную куртку, а губы томно расплываются в улыбке, ожидая поцелуя.
И он случается.
Жаркий. Долгий. Пылкий.
А я всё стою, словно глупая гусыня в тени туи, смотрю на всё это и не могу оторвать глаз от влюблённых, чьи языки нагло сплетаются между собой, несмотря на посторонние взгляды, свист и улюлюканье.
Спустя бесконечно тягучие минуты всё заканчивается. Ярослав отлепляет свой алчный рот от блондинки, затем смачно шлёпает её по заднице, садится на мотоцикл и уезжает. А я так и остаюсь стоять на месте. И поражаюсь своей непроходимой наивности.
Ну надо же...
А ведь я действительно поверила, что что-то значу для этого популярного парня.
Дура!
Глава 13 - Одна из...
Вероника
Залетаю в школьный двор, и вся натягиваюсь, словно струна, когда слышу со стороны парковки раскатистый смех парней. Они захлёбываются им, а затем я цепляю отрывок их разговора.
— Бас, красава!
— Её звали Даша, так что как бы сами понимаете...
— С таким именем не удивительно, что всё случилось так быстро? — звучит очередная порция смеха.
— Точняк.
— Тебе хоть вкатило?
— Не настолько, чтобы повторять.
— Как всегда...
— Аммо, я тебя сделал. Гони мои бабки.
— Ты меня сделал только потому, что меня не вставляют блондинки.
— Утешайся этим...
Я не вполне понимаю, о чём они толкуют, но всё-таки позволяю себе бросить мимолётный взгляд в их сторону и остаться незамеченной благодаря ракитам, растущим вдоль дорожки. Там Басов и Аммо — оба стоят, облокотившись на свои мотоциклы. Рядом трутся и их закадычные друзья Серяк с Тимофеевым.
Ярослав открывает бардачок байка и достаёт оттуда белую форменную рубашку вместе с кардиганом. А затем быстро скидывает с себя кожаную курту. И белоснежную футболку.
Вот же чёрт...
Остаётся в одних брюках, из-под которых виднеется резинка его нижнего белья. Красуется и не торопится переодеваться, потому что в этом южном городе на берегу Чёрного моря хоть и стоит уже середина октября, но воздух до сих пор прогревается до комфортной температуры и столбик термометра часто достигает отметки в двадцать градусов выше нуля. Медленно и абсолютно осознавая, что у него сногсшибательная фигура, проходится ладонями по стальным кубикам своего пресса. Прикусывает нижнюю губу и что-то тихо выговаривает Рафаэлю.
А потом выкидывает руку и тычет ему под нос оттопыренный средний палец.
Боже!
Парни снова смеются. Громко. А Басов и Аммо начинают шутливо бороться с друг другом.
А я зависаю, пока наблюдаю за всем этим представлением и совершенно не замечаю, что почти напарываюсь на идущую впереди меня миниатюрную блондинку с короткой стрижкой. Я узнаю её — это Стефания, одна из самых популярных девочек нашей школы.
Вот только она не дожидается, когда я окончательно впишусь в неё на полном ходу, а увесисто толкает меня в плечо с грозным выговором.
— Смотри, куда прёшь, тупая корова!
Тычок был такой силы, что я не только торможу и останавливаюсь, но и пячусь, а уже в следующее мгновение понимаю, что просто сношу спиной кого-то позади себя. Испуганно подпрыгиваю на месте, разворачиваюсь и в ужасе смотрю на Марту Максимовскую. И она, сбитая мной, стоит на коленях, отряхивая с рук пыль и в ярости глядя на меня.
