юность мечтала сюда попасть. Особенно в Санкт-Петербург. Говорят, там редко бывает солнце. А мне оно после пустыни как кость в горле.
— Алена… — начинает разговор мать Никиты, и я полностью к ней поворачиваюсь.
Рассматриваю волосы цвета меди и добрые глаза. Но добрые глаза зеркало души. Очень часто в этом отражении ты видишь лишь себя, но заглянуть внутрь не можешь.
— Меня зовут Мелисса. Это мой муж Юра. Ну а с Никитой ты уже знакома, — неловко смеется она, и сын быстро мелькает ухмылкой матери.
— А меня Алена.
— Ты могла не догадываться, но мы тебя искали.
Я бросаю быстрый взгляд в дернувшийся затылок, который на ярком солнце отливает медью…
— Твой след пропал в Ираке, — рассказывает муж Мелиссы, сосредоточенно ведя машину. — Но там начались боевые действия…
Меня как током прошибает.
В голову стреляют крики женщин, детей, мужчин. Взрывы. Мне кажется, я снова возвращаюсь в детство, когда бежала под пулями, сама не зная куда. Просто от страха и ужаса я не соображала. Особенно, когда рядом убили мужчину, а на саму меня нацелилось дуло.
Не хочется это вспоминать. Еще меньше хочется рассказывать.
— Я не знал, — слышу сиплый голос Никиты и хочу рассмеяться. Он ведь и сам был ребенком. Потерянным. Найденным. Его не посвящали в подробности. И мне хочется погладить его по голове, подсесть ближе, чтобы поблагодарить, что не забыл, что потребовал моих поисков.
— Получается, вы думали, что она умерла, — выносит он вердикт, и Юра сжимает челюсти. Бросает на меня взгляд в зеркало заднего вида.
— Как ты спаслась. Вас было девять девочек во взорвавшемся фургоне.
— Я плохо помню. Только, что вылезала в окно, потом бежала, потом меня кто-то подобрал…
— Потом Гарем? — спрашивает Никита, снова на эмоции. Напридумывал себе опять. И я поддаюсь.
— Да, Никита, потом гарем. Извини, что не попала под перекрестный огонь. Они палили по взрослым, а дети успевали прятаться.
— Алена, — вдруг берет мою дрожащую руку Мелисса. Улыбается так тепло, как могла бы улыбаться моя мама. Та, которую я никогда не знала. — Теперь все позади. Ты дома и в безопасности. Тебя никто не обидит… Обещаю.
Мне хочется заплакать, но я лишь киваю. Хотя и понимаю, что Никита вряд ли оставит меня в покое.
— Я счастлива это слышать. Спасибо, что вырастили такого замечательного сына. Он спас меня…
— Можно без сарказма.
— Но ты правда меня спас… — наивно хлопаю глазками, пока он скрипт зубами, смотря на меня из-за кресла.
— А про замечательного…
— Мне кажется, — смеется Мелисса, расслабляя атмосферу. — Что ты сам должен решить, замечательный ты или нет.
— Самый лучший!
Вот уж самомнение здесь точно замечательное, кривлю губы.
— Это теперь твоя комната, — открывает дверь Мелисса, и я, мельком взглянув на нее, прохожу внутрь.
Осматриваюсь с трепетом, охватившим все существо. Моя комната. Здесь светло, уютно, не пахнет пылью, мочой и прочими мерзостями. Все в сиреневых тонах, даже ковер…
Во всем трехэтажном доме очень приятно. Сразу видно, что здесь живет семья, а не чужие друг другу люди, как в тех домах, куда меня отправляли жить социальные службы Германии.
— Надеюсь, нравится? — спрашивает Мелисса и прикрывает за собой дверь. И меня пробирает дрожь. Назревает важный разговор, а что говорить — я не знаю.
— Очень нравится, спасибо вам…
— Не благодари. Ты столько пережила…
— Мелисса, — сразу ставлю барьер всем вопросам. — Мое пребывание здесь подразумевает ответы на ваши вопросы.
— Что? Нет! Нет! Я хотела поговорить о другом. Присядем? — она опускается на кровать и хлопает рядом, и я нехотя подхожу. — Тебе нужны документы. Имя у тебя есть. А что насчет фамилии?
Даже не думала об этом. Фамилии я не помню. А потом в ней отпала надобность.
— Я не знаю, — заявляю со смешком. — Мне, собственно, без разницы.
— Тогда может быть Самсонова?
— Но разве это не ваша?
— Наша, — мягко улыбается мать Никиты и берет мою руку в свою. — Если бы мы нашли тебя в детстве, то удочерили… Сейчас можно поступить так же…
— Не надо, — тут же вскакиваю… Еще чего не хватало. Трахаться с братом. Пусть и только по закону. Но мерзости и так хватает. — За фамилию благодарна. Но давайте попроще. Иванова. Петрова. Сидорова. Попова…
— Иванова? — смеется Меллиса, и как раз в этот момент раздается стук в дверь. Входит довольно пожилая женщина. Но лицо кажется добрым. — Это наша Тамара. Ты ей скажи, что любишь поесть, она все приготовит.
Люблю…. Я поесть люблю. Разве важно, что именно?
— Вещи принесла. Думаю, ваши стоит постирать.
— А можно я сама… Постираю, — говорю я, принимая стопку вещей. Тамара удивленно смотрит на Мелиссу, но та опять сглаживает обстановку.
— Алена, в этом доме ты можешь делать, что хочешь. Иди полежи в ванной, переодевайся, посмотри телевизор… Отдохни. Потом спускайся к нам, скажем, к семи. — смотрю на настенные часы. Только четыре. — После ужина я покажу тебе весь дом…
— Даже западное крыло? — невольно улыбаюсь я, вспоминая случайно подсмотренный мультик.
Мелисса с Тамарой смеются. Первая звонко как колокольчик. Вторая душевно так.
— Чудовищ тут нет, — кажется мать чего-то о сыне не знает. — Так что даже западное крыло в твоем распоряжении.
— Мама! — из коридора кричит девичий голос, и я напрягаюсь. Непривычно слышать это слово.
— Ой, я пойду. А то Нютка тебя замучает вопросами… — идет к выходу Мелисса, и на прощание говорит: Алена. Ты дома и в безопасности. Ничего не бойся. И ни о чем больше не думай. Просто положись на меня.
Я рассматриваю ее холеное лицо, не поддернутое печатью цинизма. Киваю.
— Я благодарна вам за эти слова.
— Тебе…
— Тебе, — пожимаю плечами. Она хорошая, только вот сын подкачал. И где же этот придурок, что напрашивался мне в проводники по дому?
Тамара тоже уходит, и я закрываю за ними дверь. Слышу через нее:
— Никита останется на ужин?
— Пока непонятно. Странный он сегодня.
— Из-за Алены?
— Не знаю. Может из-за ссоры с отцом.
Прижимаюсь плотнее к двери, но не слышу больше ничего, кроме веселого щебетания дочери Мелиссы — Анны. Ее я еще не видела. Как и младшего сына Сережу. Он на каких-то соревнованиях. А муж и Никита сразу в кабинет ушли.
Очень интересно, что они будут обсуждать. Не потраченные ли на меня деньги? Но сейчас это не самое главное. Самое главное, что у меня есть своя комната. И я даже могу закрыться. Остаться наедине с собой и погрузиться в ничего неделание. Пусть даже временно.
Оборачиваюсь, смотрю на кровать, комод, шкаф… Поверить
