С горя Алекс даже начал ухлестывать за другой девушкой, Валей Громовой. Но и это не произвело должного эффекта. Марика оставалась замкнутой и неприступной, как дворец китайского императора.
Солнце не по-осеннему припекало. Воздух был свеж и чист, из рыжего леса на краю поля доносился грибной запах.
Распределившись по бороздам, студенты занимались сбором урожая: девушки выбирали картошку из земли, а парни оттаскивали ее к дороге.
Марика неторопливо складывала картофелины в ведро. Половина из них была искромсана уборочным комбайном — он был неисправен и слишком высоко срезал пласт земли. Но нормативы студентам засчитывали по весу, поэтому все не стесняясь скидывали и порченые, и непорченые клубни в одну кучу.
Вчера Лядов на линейке орал, что это саботаж, что из-за студенческой нерадивости сгниет половина урожая.
«Ну и пусть сгниет, — думала Марика. — Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем».
Честно говоря, ей уже до смерти надоело это вавилонское рабство. Вот было бы здорово собрать вещички и нынче же поехать домой, в Москву! Кто тебя держит? Никто.
Никто, кроме общественного мнения. Попробуй только отказаться работать! Все тут же начнут пальцем показывать: мол, гляньте-ка на эту единоличницу! Оторвалась от коллектива, себя лучше всех считает. Белоручка!
А это стыдоба, каких мало, ибо чернозем под ногтями почетен даже для дирижеров камерных оркестров.
Хорошо тем, кто имеет блат в деканате! С его помощью можно устроиться так, что и боги будут завидовать: от поездок на картошку тебя освободят, на прогулы будут смотреть сквозь пальцы, на всех экзаменах поставят на балл выше. С Марикой в группе училась Танечка Самсонова, у которой папа работал в Совете министров: так она вовсе не знала, что такое колхоз или уборка территории вокруг института.
Ее привилегии прятали как постыдную болезнь. Все оформлялось как бы по закону — с помощью всевозможных спецраспоряжений и справок. Просто от кого-то эти справки принимали, а от кого-то нет.
«Элита! — завистливо вздыхал Жека, глядя вслед великолепной Самсоновой. — А мы с тобой, Седых, черная кость, синие воротнички. И никогда в жизни нам не пробиться в эти заоблачные дали. У нас папы рожами не вышли».
А Марике хотелось попасть в элиту! Хотелось выделяться из толпы, хотелось, чтобы никто не смел ей указывать, что делать и что не делать. Денег, в конце концов, хотелось: чтобы ходить по институту, помахивая заграничной сумочкой, и ездить не в метро, а на собственной машине. Но Марика не видела путей, как всего этого добиться.
— Эй, Седых! — подбежал к ней запыхавшийся Лядов. — Сгоняй до правления, отдай эту записку Никаноровне. Надо, чтобы сегодня дополнительный грузовик прислали.
Марика сунула листок бумаги к себе в карман. Идти было далеко, но она все равно была рада, что у нее появился повод отлинять от работы.
Не торопясь она дошла до правления. Никаноровна была у себя и с кем-то ругалась по телефону.
— Не дадите денег на овощехранилище — на следующий год все то же самое будет! — кричала она. — Да! А из собственных средств пусть вам Пушкин строит!
Марика положила записку на стол. Никаноровна кивнула, не глядя:
— Можешь идти.
Посчитав свою миссию выполненной, Марика вышла в коридор. И тут заметила на противоположной двери надпись «Красный уголок». Интересно, американец здесь или не здесь?
После случая с памятником Марика долго думала и наконец изобрела повод, под которым можно было бы подойти к Алексу. «Навру ему, что я корреспондент студенческой газеты и мне нужно взять у него интервью», — решила она.
Но пока Марика собиралась с духом, бесстыжая Валька Громова успела сходить с Алексом в лес по грибы. Узнав об этом, Лядов тут же созвал комсомольское собрание. Громову вывели на середину и начали стыдить: мол, порядочная девушка никогда не позволит себе заигрывать с американцем, ибо это компрометирует все страны Варшавского Договора.
Громова рыдала и клялась, что между ними ничего такого не было, но Лядов был неумолим:
— Мы не знаем, чем вы там занимались, да нас это и не касается. Нас интересует, как ты, комсомолка, могла пойти на такой шаг? На твоем примере мистер Уилльямс легко убедился, что при желании он может завербовать кое-кого из наших несознательных граждан. Или же ты все-таки поступила осознанно?
Этот инцидент существенно поубавил Марикин романтический энтузиазм. Действительно, вдруг Алекс какой-нибудь агент империализма? Свяжешься с ним, а потом оправдывайся сколько влезет: «Я не знала», «Я не думала». Береженого, как известно, бог бережет, а небереженого конвой стережет.
Негласные правила гласили, что общаться с представителем капиталистической страны следует только на глазах у всего коллектива и желательно под присмотром ответственного товарища. Хотите — устраивайте с ним диспуты, учите его играть в пионербол или сами записывайте за ним тексты группы «Лед Зеппелинг», но только чтобы все видели и слышали, что между вами происходит.
А Марика так не могла. Ведь это не общение, а какая-то свиданка в тюрьме получается. Алекс ужасно интриговал ее своей необычностью, недоступностью и в то же время открытостью. Казалось бы — подойди и возьми. А как возьмешь, если тут же хай поднимется: «А-а, за иностранцем бегаешь! За кусок колбасы продалась?»
Единственным способом не впадать в искушение было не встречаться, не видеть, не слышать. Пусть им занимаются те, кому себя не жалко.
Осторожно, как вор в чужом доме, Марика приоткрыла дверь в Красный уголок.
Алекс сидел посреди комнаты — в фартуке, с закатанными по локоть рукавами. Перед ним на листе фанеры лежала недоконченная голова Ленина.
Марика застыла, размышляя, что бы ей предпринять. Войти? Спросить о чем-нибудь?
Почувствовав ее присутствие, Алекс обернулся.
— Привет! Заходи! — махнул он перепачканной рукой.
— А… А Миши Степанова здесь нет? — испуганно произнесла Марика.
Алекс смотрел на нее улыбаясь.
— Он ушел за сигаретами.
— Понятно…
Марика совершенно не знала, что бы еще такое сказать. Смущение, растерянность, опасение быть застуканной на месте преступления сковали ее до немоты.
— А тебя в ЦРУ не будут ругать за то, что ты помогаешь нам восстанавливать памятник Ленину? — наконец спросила она, показав на работу Алекса.
— Будут, — согласно кивнул он. — Но если ты обещаешь хранить это в тайне, то, может быть, все обойдется.
— Можно подумать, никто из ваших студентов не проходил подготовку в ЦРУ!
— Шпионов забрасывают совершенно через другие каналы, — благодушно объяснил Алекс. — Делать это через вузы нецелесообразно: мы же все время на виду и все прекрасно знают, кто мы и откуда.
— Но ты же служил в армии! Мне Жека сказал!
Глаза Алекса загорелись.
— А ты расспрашивала его обо мне?
— Нет! Он… Он сам как-то сболтнул.
— А я так надеялся!
«Он понял, что я интересуюсь им!» — в испуге подумала Марика. Ох, нужно было срочно доказать ему обратное!
Приблизившись к голове Ильича, она оглядела ее со всех сторон:
— Слушай, я что-то не пойму: ты кого хотел изобразить? Веру Никаноровну? Или Олимпийского Мишку?
— Ленина, улыбающегося пролетариату, — отозвался Алекс.
— Прости, а чем он улыбается?
— Ртом.
— А я думала, это ухо…
— Ну что поделать! Кто-то разбирается в искусстве, кто-то в сборе картошки.
Марика кинула на Алекса воинственный взгляд: ах, ты дразниться?!
— Тебе тоже не стоило лезть в сферу искусства, — насмешливо произнесла она. — У вас, у американцев, нет ни одного мало-мальски известного художника.
— Если ты о них не знаешь, то это не значит, что их нет.
— Ну назови хоть одного!
— Морзе, Хомер, Рокуэлл…
— И что они нарисовали? Этикетку к кока-коле? Кто их знает? Никто! А наши Шишкин, Айвазовский и прочие известны по всему миру!
