– Воспринимай как квест.
– Стараюсь. Мне нельзя умирать!
– Конечно, нельзя! Что за разговоры вообще, ма?!
– Я еще хочу внуков увидеть.
Либо у меня баланс на нуле, либо эта фраза реально какая-то аварийная. Пробивает ту самую жгучую точку. Насквозь, блядь, влетает. Морщусь и отворачиваюсь к боковому окну.
– Что? – мама смеется, воспринимая мою реакцию как-то по-своему. – Почему вас, молодежь, так пугают разговоры о детях? Они не страшные и не противные. Вон, какой Кир папочка! А ведь вы с ним ровесники! Ты бы тоже уже мог… Боже, Артем, мягче тормози, пожалуйста. Я чуть в лобовое не вылетела.
– Меня не пугают разговоры о детях, – все, что сообщаю ей после выдоха.
Мама молчит. Чувствую, что смотрит. Я же тупо пялюсь на красный сигнал светофора. Он быстро расползается кляксой. Моргаю, собирается обратно.
– Что у вас с Лизой тогда произошло? – интересуется мама тихо, крайне осторожно и, несомненно, участливо.
Но я ведь об этом не разговариваю. Я об этом даже не думаю!
– Просто разошлись, мам. Как и тысячи других пар в нашем возрасте.
– А сейчас? Вы начали снова общаться?
Где этот ебаный зеленый?!
– Не особо.
– Ладно, – вздыхает. – Вижу, говорить ты не хочешь.
– Да просто не о чем, – выдаю с наносным равнодушием к теме.
– Поняла.
Сразу после обследования закидываю маму домой и рулю к третьей паре в академию. Только глушу мотор и выбираюсь из тачки, из дверей главного входа появляется Богданова.
За грудиной резко что-то подрывается. И на этот раз уже не просто ветерком закручивает. Мощным ураганом выписывает, угрожая вынести на хрен преграду в виде моих ребер. И не только ребра. Эта бешеная лавина берегов не видит.
Кровь летит толчками. Дико буянит по своим каналам, явно рассчитывая, что в конце одного из них имеется выход.
Из всего, что успевает вырваться и залить мне грудь, признаю лишь похоть. Остальное – сначала в игнор, а после экстренной перекачки свежего кислорода – необработанным хламом в утиль. Кажется, что крайней точкой становятся кулаки. Когда их стискиваю, ощущаются нереально тяжелыми.
Шагая Дикарке навстречу, отмечаю гул во всем теле и долбаный тремор в ногах. Маркеры знакомые. Сами по себе тревоги не вызывают. Частенько подобное состояние ловлю после напряженного матча или по выходу из тренажерки. Вот поэтому я и это со спокойной совестью игнорирую.
Замираем друг перед другом точно так же, как и вчера в кинотеатре. Только сегодня, несмотря на всесторонний обзор, реально тет-а-тет случается. Пара минут двадцать, как началась, и из болтающихся прогульщиков во дворе оказались только мы с Богдановой. В одно и то же время.
Глаза в глаза.
Звезды погасли. Вместо них какая-то бушующая бездна клубится. Что она там такое производит, что мне в позвоночник будто молния влетает и пускает по организму ток?
Дикарка поджимает губы, прерывисто вздыхает и вдруг дергается вбок, чтобы обойти меня. Синхронизируюсь автоматически – шагаю в ту же сторону и преграждаю путь.
– Далеко? – выкатываю нейтральным тоном.
Богданова снова нервно вздыхает. Закусывает нижнюю губу. Таранит меня ненужными эмоциями.
И все же выталкивает почти с вызовом:
– Домой.
– Пригласишь?
Похрен, насколько нагло звучу. Похрен на то, как она вздрагивает и краснеет. Похрен на все.
– Я не одна живу.
То, что правильно понимает, чего хочу от нее – хорошо. Но информативная часть распиливает чердак.
– С кем?
– С Соней.
Счастливый отлив не отожествляю с какой-то там ебучей ревностью. Просто принимаю как данность, учитывая тот факт, что мне позарез нужно ее трахнуть. Едва вдыхаю подхваченный вместе с сияющими длинными прядями запах – салюты в груди, фейерверки в башке. На хрен. Мне срочно нужно от этого избавиться.
Надо было еще вчера за ней пойти. Оставить семью в кинотеатре и пойти. Придумал бы, что сказать. Я же дрессировал беснующуюся внутри зверюгу. Вот она теперь меня поедом и жрет.
– Едем тогда ко мне, – вроде как предлагаю, однако на вопрос это мало похоже.
Что угодно от Дикарки жду, только не то, что она заявляет.
– Знаешь, мне такие отношения не подходят, – тарабанит эмоционально. Видно, что это не трезвое решение. Выталкивает, потому что в эту секунду бомбит. – Извини, если дала ложную надежду.
– Отношения? Надежду? – на этот раз, чтобы перехватить ее, чуть в палисадник не зашагиваю. Ухмыляюсь, будто ее слова меня пиздец как развеселили. – А я думал, твой высокоморальный чёс в прошлом. Выглядишь вроде адекватно.
– Адекватно? – задыхается. Но мне, честно говоря, похер. Слишком топит самого. Ничего, блядь, кроме своего чертового сердца не слышу, так нутряк разметает. – В каком смысле?
– На нормальную девчонку похожа, – демонстративно зацениваю открытое платье. И уточняю: – Внешне.
Обижается. Глаза увлажняются, губы дрожат, мускулы на лице дергаются. Либо намеренно «дует мне мозги», либо реально не в силах сдержаться.
– Отпусти!
Мне все-таки приходится к ней прикоснуться. Когда она буквально на таран прорывается вперед, ловлю, мать вашу, за руку. Морщусь от ебучей лавины мурашек. Кажется, они не просто по коже несутся. Просачиваются внутрь, заливают все. Едва стою на ослабевших вдруг ногах.
– Ладно, – хриплю раздраженно. – Что ты хочешь?
Прямо в глаза не смотрю. Висок, макушка – все, что себе позволяю. И без того слишком близко стоим.
– Уйти хочу…
Она там плачет, что ли? Похрен. Смотреть я не буду. Пусть хоть весь грудак располосует долбаной хренью, которая зачем-то просыпается на нее.
– Нет, уйти ты не можешь.
– Почему?
Я изо всех сил себе, сука, доказываю, что затапливает меня не безысходность и отчаяние, а чистая злость.
– Ты же уже сосала мой член, охотно глотала мою сперму и была от этого, блядь, счастлива. Уговор был: один на один, вседозволенность. Что тебе, мать твою, теперь не так?
– Артем… – толкает меня в грудь.
И я… Для самого себя неожиданно перехватываю ее и крепко прижимаю к груди. Ладонью на затылок давлю. Губами прочесываю висок. Вдыхаю без подготовки. А внутри ведь и без того рвет. Шмонает так, что каркас трещит.
– Ты все еще моя, Дикарка, – прямотоком из проклятой души выдаю. Не задействовав ни разум, ни рассудок. – Ты все еще моя.
14
Зачем я здесь?
© Лиза Богданова
«Ты все еще моя, Дикарка… Ты все еще моя…»
Понимает ли он, какую бурю внутри меня этим заявлением поднял? Понимает?
Смутил, безусловно. И вместе с тем подарил надежду, которая поглотила все плохое и, словно исцеляющий эликсир, заполнила собой мелкие, но такие ноющие бреши в моей душе. Твержу себе, что не имеют его слова веса. Я принадлежу исключительно самой себе. Никому больше. Никогда. Я не признаю никаких вариантов и степеней зависимости. Но… С Чарушиным что-то слетает. Все установки и принципы пропадают.
Хочу ли я принадлежать ему?
«Спорим, будешь моей?», – вспоминая, каким он был в самом начале, невольно улыбаюсь.
«Ты моя… Моя… Моя…», – все интонации помню с жутковатой четкостью.
«Ты все еще моя, Дикарка…», – но именно это утверждение сокрушает сильнее всего.
Потому как свежее, яростное и какое-то бесконтрольное. Кажется, что Артем сам не хотел это говорить. Выплеснул для самого себя неожиданно. Резко ушел сразу же после этого заявления, будто сбежал… Пожалел, что выдал? Он ведь вкладывает в это притяжательное местоимение больше, чем физическое обладание? Больше, чем сам хотел бы?
Я ведь помню, каким был Артем Чарушин до всего этого ужаса. Если сравнить с нынешним – небо и земля. Есть вероятность, что сейчас Артем попросту не позволяет себе чувствовать? Из-за этого такой грубый? Намеренно?
Рискну ли я проверить эти домыслы? Смогу ли играть по его правилам?
Не просто самоотверженно вторить, подчиняться и угождать, а быть полноценным игроком в этой дико пугающей и сладко волнующей меня схватке. Ловить самые острые моменты и решительно их использовать, чтобы пробиться обратно в душу Чарушина.
