знакомый врач, — даже немножечко завидую.
Меня только и хватает на то, чтобы хрипло выдохнуть в трубку. Ой дурак, профессор, ой дурак. Возьми себя в руки. Не показывай виду.
— Короче, деда мы определили. Там, Роман, — присвистывает, — уже полное дно. Я сам вызвал бригаду. Дочь сопротивлялась, плакала, но он уже никакой, в этот раз на соседку кинулся. А это, сам понимаешь, дело опасное. Девчонка твоя в порядке. Испуганная немного, но в общем неплохо.
— Спасибо большое за помощь, Фёдор, буду должен.
— Не болей, профессор.
Это «твоя девчонка» ещё долго звучит в голове. В университет я приезжаю впритык к первой паре. У потока Ивановой моих занятий сегодня нет. Но есть наша подготовка к докладу, поэтому после первой же пары я нахожу своего аспиранта Виктора.
— Я считаю необходимым. — Раскладываю перед ним распечатки и документы. — Добавить вот это и изучить это, уже в конце недели нужно сформировать весь текст.
— Хорошо, Роман Романович, будет сделано.
Решение передать Иванову аспиранту пришло мне в голову по дороге к университету. Это правильное и очень удачное намерение. Иванова закончит работу, а Виктор позанимается с ней всю оставшуюся неделю и, возможно, в Керчь поедет с Ивановой тоже он. Это самый лучший выход в нашей спорной ситуации.
Плюс ко всему это позволит нам обоим выиграть время, успокоиться и забыть неуместное происшествие. За её безопасность я тоже могу быть спокойным. Судя по той страсти, что я почувствовал во время поцелуя, мы должны держаться друг от друга подальше. Так будет правильно.
Фёдор снова перезванивает, родственника Ивановой определи в очень хорошее заведение. Не без связей Фёдора, конечно же. С ним я расплачусь. Всё под контролем, и можно работать дальше. Мне пора начинать новые методички, а не тратить время на всякие глупости.
Проведя три лекции подряд, я, довольный собой, возвращаюсь домой. Совесть мучает гораздо меньше. Мне становится легче. Самое главное, что она в безопасности, а вся эта гормональная дурь, стукнувшая ей в голову из-за алкогольного опьянения, быстро забудется. Я включаю интересный сериал, даже позволяю себе немного больше на ужин, чем планировал, пью вино и слушаю музыку. Я люблю разную. Часто слушаю рок, но сегодня почему-то потянуло на классику.
На следующий день аспирант подробно отчитывается о проделанной работе. Рассказывает, что виделся с Ивановой, вместе они перелопатили большой кусок материала. Доклад почти готов. Также он сообщил ей, что, скорее всего, именно Виктор поедет с ней в качестве сопровождения. Хочется спросить, как она восприняла, но думаю, что это лишнее, и просто благодарю Виктора.
Следующие практические занятия у меня как раз в группе Ивановой. Услышав шум приближающейся толпы, напускаю на себя ещё более строгий, нежели обычно, вид. Студенты занимают свои места, и я неожиданно осознаю, что нервничаю как мальчишка, когда вижу светлую головку, миниатюрную фигурку и очередную короткую юбку. В голову приходит идиотская мысль, что она сидела в ней рядом с аспирантом, и он мог видеть её ноги и красивые бёдра. А что, если она случайно и неловко прижалась к нему, вызвав такую же бурную реакцию, как у меня самого? Начинаю перекладывать методички с места на место, поправлять и без того ровные стопки.
Какая мне разница? Хоть пусть встречаться начинают и спят в одной постели. У меня своя взрослая, устоявшаяся жизнь, в которой нет места глупым девичьим капризам и юношеским, незрелым выкрутасам.
— Итак, тема нашего сегодняшнего занятия…
Я пишу на доске длинную фразу, рассказываю о том, что в конце первых сорока пяти минут нас ждёт тест. И, развернувшись к аудитории, натыкаюсь на открытый, устремлённый прямо на меня взгляд больших и очень печальных серых глаз. Незаконченная фраза застревает в горле.
Почему я чувствую себя предателем из-за того, что передал её аспиранту? Это же просто доклад. Я профессор, я решаю, кто с кем будет заниматься. Я заведую кафедрой и учебным процессом. И то, что правильнее для нас обоих держаться на расстоянии, по-моему, тоже очевидно. Иванова сидит одна за первой партой, просто записывает и ничего больше. Глаза правда грустные. Но в этот раз уже не из-за деда. Там больше не о чём беспокоиться. Ну, мало ли, может, у человека просто нет настроения. От деда я её спас, всё нормально.
Я раздаю двойные листы формата А4 с тестом, в котором студенты должны будут выбрать правильные ответы. Обычно я просто слежу за учениками во время написания самостоятельных работ, чем и занимаюсь в данную минуту, деловито расхаживая между рядами. Успеваю дойти до своего стола и сесть на место, когда звучит звонок. Смеясь и болтая, один за другим, мои ученики сдают свои работы.
Иванова сдаёт работу последней, её листы выглядят неестественно плотными. Будто преступник, опасающийся, что его поймают с поличным, отгибаю уголок её работы. Так и есть, внутри лежит послание. Когда последний студент уходит, закрывая за собой дверь, я хватаю её работу. Мне тридцать шесть лет, а я получаю любовные записочки.
Внутри оказывается открытка. Она красивая, аккуратная и блестит, явно сделана своими руками. Кажется, моя студентка увлекается скрапбукингом — это рукоделие такое, в котором с помощью специальных материалов и инструментов создают альбомы с фотографиями, открытки или трэвелбуки. Творчество — это похвально, у меня вот руки из пятой точки растут в этом плане.
Нервничаю, не решаясь её открыть. Дожил. Детский сад — вот единственная мысль, которая глухо ломится в мои виски с болезненным ритмом участившегося пульса.
Откидываю лицевую сторону двойной открытки, внутри изящно разворачивается эффектная золотая гармошка, на которой написано всего одно слово: «Трус».
* * *
— Что, прям так и написала?! — восторженно заливается смехом Макар.
Чёрт меня дернул поделиться своими переживаниями с этим качком с низкой моральной ответственностью. Но после прочитанного в открытке меня второй день подряд разрывает от возмущения. А брат позвал на пробежку, выудил из меня информацию и теперь радуется, будто миллион в лотерею выиграл.
Кивнув, молча бегу по пляжу. Ноги проваливаются в песок. Спорта не хочется, но это лучше, чем найти свою студентку и высказать, как сильно она не права.
— Что значит трус? — Останавливаюсь у кромки моря, где холодные волны взлетают вверх, обливая нас ледяными каплями. — Трус, Макар, это тот, кто трясется. Это свойство характера, неспособность преодолеть страх перед личной опасностью. Я не боюсь Иванову, я считаю, что подобные отношения между профессором и его студенткой просто недопустимы. И их надо прекратить
