тотчас смягчился: - Зван на обед к Ипатьеву, да дельце у меня к нему есть.
После чая он делался благодушнее. Марья Алексеевна ликовала, но ничем не выдала своих чувств. Теперь бы дождаться, когда он уедет. Однако Василий Федорович не спешил. Он заперся в своем кабинете, разбирая какие-то бумаги, и не вышел к завтраку.
Бедняжка не находила себе места. Она силилась читать, но блуждала глазами по строчкам и ни слова не понимала. Закутавшись в любимую шаль, Марья Алексеевна стояла у окна и смотрела на зимний лес, простиравшийся до горизонта, на озеро. Поневоле она задумалась о прошлом. Появление в доме юного Бронского решительно встревожило ее покой. Он так похож!..
Марья Алексеевна вновь перенеслась туда, в дни благоуханной юности. Вспомнила последнюю встречу с любимым Сережей. Они были счастливы ожидаемым венчанием и долго целовались в боскете, спрятавшись от нескромных взоров среди экзотических пальм. Маше так не хотелось, чтобы он уходил: казалось, она и мига не проживет без любимого.
- Завтра к обеду я буду у вас, - шептал юноша, утешая ее и не имея сил разомкнуть объятья.
- Не уходи, не уходи, - в исступлении молила она, не желая отпускать возлюбленного.
Однако их искали, пришлось покинуть зеленое убежище. Маша едва не в слезах прощалась с женихом, долго держала его за руку в передней, когда он уж готов был уйти. Маменька упрекнула Машу:
- Полно, душенька, что за ребячество? Завтра свидитесь, Бог даст.
Бог не дал. Долгие годы после, вспоминая тот день, Марья Алексеевна убеждалась, что любящее сердце ее вещало близкую беду. Но по сей день она не может понять, почему Сережа отказался от нее. По сей день она не может думать об этом, чтобы не переживать заново страшную боль.
Маша ждала весь следующий день. Сережа не пришел. И на другой день тоже. Батюшка вдруг поклялся, что больше не пустит юношу на порог. Она ничего не понимала. Она не могла есть, спать, говорить. Доктора хором твердили о нервной горячке и требовали по исцелении скорой перемены места. Она просила встречи с ним, ей было отказано. Как только Маша немного оправилась, родители увезли ее в Петербург. С тех пор они никогда не виделись...
20.
Наконец-то Базиль уехал. Едва за воротами скрылся его возок, Марья Алексеевна распорядилась запрячь старый дормез, которым пользовались лишь в крайних случаях. Конюх Фомич встретил ее в штыки:
- Не велено без хозяина тревожить лошадей! Где ж это видано, чтобы денно-нощно гонять их, как борзых собак? Чай, кони, не собаки...
В отчаянии Марья Алексеевна обратилась к Василисе:
- Скажи хоть ты ему! Не слушается и все тут.
Нянька пользовалась у дворни безграничным доверием еще со времен покойного барина.
- Ах, матушка, кабы тебе самой-то худа не было, - покачала головой старуха. - Шибко надо что ль?
- Надобно, очень! - подтвердила Марья Алексеевна.
- Ну да вместе ответ держать будем! - и Василиса отправилась увещевать конюха.
Марья Алексеевна тем временем собиралась в путь. Она придирчиво осмотрела свои жалкие туалеты, выбрала платье, менее всего пострадавшее от времени, украсила его давешней косынкой. Теплую шляпку выбирать не пришлось: она была одна. Поколебавшись, дама уложила по щекам накладные локоны. Добавив чуточку румян и подкрасив губы, она осталась довольна собой. Старая шубка из голубого песца смотрелась еще вовсе недурно.
Наконец, все готово. Василисе удалось уговорить конюха, лошадей впрягли в тяжелый дормез. Как скоро Сенька увез Норова, править экипажем посадили форейтора - мальчишку лет четырнадцати.
- Он справится? - с опаской глядя на него, спросила Марья Алексеевна. - В лесу разбойники, что как нападут?
- Положись на волю Божью, матушка, - заявила Василиса. - Коли разбойники нападут, никто не поможет. Не езжала бы от греха подальше.
Марья Алексеевна не долго колебалась:
- Нет, еду! И будь что будет. Да и кто соблазнится этакой рухлядью!
Дама разумела старый дормез.
- Скажи хоть, куда едешь, где искать-то, коли что? - не отставала Василиса.
Марья Алексеевна отмахнулась:
- К ночи я вернусь!
Она забралась в карету и велела трогать. Экипаж тяжело сдвинулся с места, скрипя полозьями, покатил к лесной дороге, укатанной дровяными возами. Мальчишка на козлах старался что было мочи: басом покрикивал на лошадей, дергал за вожжи. Марья же Алексеевна, занятая своими мыслями, ничего не замечала.
Они резво мчались по лесной дороге, покуда впереди не показалась развилка.
- Куда править? - спросил, спрыгнув с козел, юный возница.
Марья Алексеевна встрепенулась и, словно удивляясь сама себе, ответила:
- Поворачивай на Городно.
Мальчишка подчинился. Они свернули на дорогу, ведущую к почтовому тракту, а посему более езженую, утоптанную. Чем ближе была цель, тем беспокойнее становилась дама. Сердце ее трепетало от мысли о предстоящем. Даже волшебная картина зимнего леса не заняла ее, как бывало. А опасения, связанные со слухами о разбойниках, вовсе выветрились из головы.
- Дальше-то куда? - крикнул мальчик, когда впереди показался почтовый тракт.
- Знаешь, как проехать в имение Бронских, Сосновку? - высунувшись из кареты, спросила Марья Алексеевна,
- Знамо дело! - оживился юный возница. - У меня там крестный живет. Так это верст двадцать будет!
- Погоняй! - распорядилась барыня, и они понеслись по наезженному тракту.
Солнце, так и не поднявшись, плыло по верхушкам елей. Марья Алексеевна машинально провожала взглядом несущиеся мимо деревья, верстовые столбы, редкие строения. Чем ближе они подъезжали к владениям Бронских, тем тревожнее становилось на душе. Первоначальный пыл прошел, было время все обдумать, и Марья Алексеевна начинала сомневаться в разумности своих действий. Однако стоило ей воскресить в памяти пережитые муки и оглянуться на всю прежнюю жизнь, как решительности прибавилось изрядно. В этом состоянии она удерживала себя до самого прибытия в Сосновку.
Старый дормез произвел впечатление на дворню Бронских. Бабы тыкали пальцем, а мужики откровенно посмеивались, провожая его взглядом от ворот до крыльца, и вовсе не спешили принять лошадей у мальчика-возницы. Марье Алексеевне пришлось призвать все свое мужество, чтобы сохранить хотя бы видимость спокойствия. Она с достоинством выбралась из кареты и велела подвернувшейся бабе доложить о себе.
- Это пусть Гаврилыч докладывает - он на то тут поставлен! - огрызнулась баба и скрылась за дворовыми постройками.
Марье Алексеевне сделалось вовсе не по себе, она теряла остатки храбрости. Поднявшись на мраморное крыльцо, украшенное изысканными колоннами, она вошла в сени. Тут ее встретил ливрейный лакей, сонный и важный.
- Как изволите доложить о
