скажи что там с Ванькой, не сочти за труд. Я, кстати, вчера оплатил палату ему на две недели. Пусть мальчишка отдохнет.
– Что? Что ты сказал? – наконец выдыхает Венера.
Я молча разворачиваюсь и иду к выходу. Домой. Через пять часов я буду в своем любимом мире. Через пять часов я снова буду свободен.
Венера
– Ты сегодня красивая, – щурится спросонок Ванька. Не знаю почему я приехала сюда. Зачем разбудила мальчишку, сладко спавшего. Почему-то захотелось не домой поехать после неудавшегося свидания с «женихом», а снова на работу. Подоткнуть одеяло своему маленькому пациенту. И просто почувствовать себя хотя бы полуживой. – Ходила с дядей Матвеем куда-то? Он в тебя втюрился.
– Не выдумывай, – вздыхаю я. Какие все таки глупости приходят в эту стриженую почти под ноль, лопоухую голову. Смешной, трогательный. Черт, зачем я тут? – Дядя Матвей уехал. И я ему совсем не нравлюсь. Ему никто не нравится, потому что он… Он другого полета птица. Вань, я просто… Просто решила, что хочу к тебе приехать. Что-то такое…
– Не надо, тетя Венера. Ты меня жалеешь, а это плохо. Понимаешь, нам нельзя привязываться к кому-то. Ну нам, детдомовским. А ты хорошая и добрая и вообще. И я понимаю, что ты как лучше хочешь. Но… Я же вернусь все равно туда. Все возвращаются. Вон Вовку Розина тетенька усыновила. Он гордый такой был, мамкой новой хвалился. И мы завидовали, знаешь как? И я все думал, чем Вовка то лучше меня? Красивее или может просто я такой дурачок? И все так думали, я точно знаю. Каждый думал, почему Вовка?
– Вань…
– Подожди, теть Венер. Я дорасскажу. А потом Вовку та мамка вернула. Знаешь почему? Потому что он варенье на диван вылил и унитаз разбил случайно, ну он туда гантель уронил. Неважно. И ему было… Ему было ужасно, вот так. Потому что он то думал, что его любят. Мы все проклятые, так нянечка говорит наша. Так права она. Нужных то поди не выкинут в канаву?
Я молчу. Не знаю, что сказать этому взрослому не по годам ребенку. Он прав, мне тоже ни к чему привязанности. И Милосский, это прекрасно, что он уехал. Когда кто-то далеко о нем проще не думать. Проще не вспоминать и вообще…
– Спи, Ванька, – укрываю мальчишку казенным одеялом. – И… Ты самый лучший. Пожалуйста, не разочаровывайся и мечтай.
– А я и мечтаю. Знаешь, я когда вырасту, стану как дядя Матвей. Я уже загадал себе. Честно-честно. И никогда-никогда не вернусь сюда. У меня все будет. Все-все, и даже больше. Но у меня не будет детей никогда, это точно. Потому что я, наверное, не смогу их любить, а это плохо, – бубнит пацаненок, отворачиваясь к стенке. А мне кажется, что у меня в груди не сердце, а кусок освежеванного наживо мяса. Маленькие мальчики не должны быть такими мудрыми. Они должны радоваться жизни, совершать ошибки, расти и быть любимыми. Они должны весь мир любить, а не думать о том, что этого наверное не умеют. Прикрываю дверь в палату, слушая тихое сопение. Он не спит. И я… Я, кажется, знаю, что делать. Достаю телефон, набираю номер, который чуть не стерла час назад. Но не смогла. Будто эта чертова цепочка цифр может как-то повлиять на мои идиотские терзания.
– Ну и ладно. Не хочешь, так не надо. Сама разберусь, – зло выплевываю я, сбрасывая звонок, непонятно почему злюсь на человека, который мне ничем не обязан и ничего мне не обещал. С чего я взяла, вообще, что он мне поможет? Дура. Сейчас домой. Приму душ, чтобы смыть с себя остатки мерзкого вечера. Проглочу просроченный на два дня йогурт, как всегда, не чувствуя вкуса. Лягу в волглую, холодную постель. Хотя нет, лучше на диване. Там не так погано. И все решу сама, как и всегда. Я все решу сама. Да и утро уже скоро. Скоро я снова приеду на работу и забуду о мерзавце Моте, о подлости «любящего жониха». – Только вот как быть. Ванька, если я уже привязалась? – шепчу, прижавшись лбом к ледяному стеклу, отделяющему меня от маленького разочаровавшегося в людях, человека. Ничего. Завтра поговорю с Вазгеном. Он сказал, что любит меня… Я выйду за него замуж, закрою глаза на все его косяки, но с одним условием. Тем, что притворяется, что спит совсем рядом. Это того стоит, несомненно. Семье врачей же доверят ребенка? Обойдусь я без этого сноба. Будем считать, что это не богатый зажравшийся мужик мною попользовался, а я им. Так проще будет жить всем. Хорошо, что свалил Милосский, освободил меня от морочного безумия. Отлично. Пусть катится колбаской. А у нас все будет опупенно. У меня будет семья, и все будут довольны. И с родителями я помирюсь, и бабушка наконец поймет, что я… не бездушная дура, не способная принимать правильных решений. Я готова быть мамой и к семье. Я готова, но блин… Не с Вазгеном. Черт-черт-черт.
– Венера Карловна, там… – бежит ко мне Наташа. Она что сегодня дежурит? Черт, не помню. Значит завтра мне пришлют поганку Катерину на замену. Хреново. Надо хоть немного поспать. Совсем чуть-чуть, а потом…
– Там привезли вашего пациента. Ну этого, богатейчика. Который писал на вас кляузы, – разрушает мои все фантазии о спокойном сне Наталья. – Фамилия еще у него такая… Бог не ермошка, видит немножко. Ну этот…
– Милосский? – выдыхаю я, пытаясь рассляшать то, что говорит медсестра. Сквоз грохот сердца. – Наташа, что ты несешь? Что с ним? Да не молчи ты. Мать твою.
– Автомобильная авария. Тачка у него крутая, в обычной бы на смерть уделался, а так… Подушка сработала, когда его в стелу с названием города ухайдокало. У него травма головы и легкое пробито. Ребра сломались. Это надо догадаться было в такую пургу ехать. Короче, в рубашке мужик родился, наш травматолог сказал. Вы чего, Венера Карловна? Плохо вам, побледнели вся. Да поправится. Он же здоровый как лось.
– Где он?
– В интенсивку повезли.
Я бегу по коридору не слушая больше причитаний Наташи. Все таки не отпустил его этот город. Не отпустил.
Матвей Милосский
Тьма тьмущая вокруг. Города не видно в завихрениях пурги. Как в старом фильме про мглу, в которой прятались монстры. Тут нет чудовищ. Точнее есть одно – это сам чертов город. Словно специально меня ослепляющий. Не отпускающий. Он крадет души тех, кто тут родился и вырос.
Прибавляю радио, хотя песню сейчас из него звучащую, ненавижу. Главное выбраться из власти этого сжирающего места. И тогда станет все прозрачно и просто. Все встанет на свои места.
Зуд вернулся, стал сильнее даже. Тело жжет до умопомрачения. Наверное эта зазнайка Ведьмера права, это нервное. Это просто непереносимость места и людей. Это просто…
Нестерпимо. Я лезу пальцами под ворот рубашки, до боли сдирю ногтями кожу, до крови наыверняка. И руль то из рук выпускаю лишь на миг. Рааслабился, подумал, что вырвался. Подумал. Даже не успеваю испугаться. Небо меняется с землей местами, название прокклятого места ударяет по глазам и мир с громким хлопком выстреливает мне в лицо. Боль кажется всепоглощающей. Боль занимает все пространство, вытесняя из него воздух. А потом наступает тьма. Спасительная тьма.
«Тетя Мотя дурнота. Хвост отгрызла у кота. Опа-опа, куриная жопа»
В голове стучит старая дразнилка из детства. Мерзкими молоточками, ненавистными воспоминаниями. Держит на поверхности, зудит как муха назойливая, перебивая обрывки чужой речи и противный писк.
– Давай, на раз-два-три. Легко. Твою мать, Николаич, пневмоторакс. Похоже ребром пробило. А вечер обещал быть томным.
– Откуда томный то, мля? Такая погода. Это первый за сегодня, помяни мое слово. Сука, точно свистит. И давляк
