— Я не знаю, что такое любовь. И никогда не знал. Я жить без тебя не могу, ты нужна мне, как воздух. Этого мало? Ты слишком многого требуешь от меня. Я зверь, садист, и это я не достоин любви такого ангела, как ты.
— И тебе нужно только моё тело?
— Нет, это не так, поверь, если бы мне нужен был только секс, я нашел бы другую. У меня острая потребность в тебе. Хочу видеть твою улыбку, слышать твой смех, касаться тебя. Хочу помочь тебе устроиться в жизни, хочу, чтобы ты воплотила свои мечты, амбиции.
— Но ты хочешь, чтобы я во всём тебе подчинялась?
— В постели, Адель. А в жизни ты не должна зависеть ни от меня, ни от кого-либо другого. Если когда-нибудь так случится, что ты бросишь меня, — он сглотнул, — не хочу, чтобы тебе нужна была помощь другого.
— Я понимаю, про что ты говоришь, но всё равно, мои чувства к тебе не изменятся, ты крепко пустил корни в моём сердце. И я тебя не тороплю, готова быть тем, кого ты захочешь видеть, согласна на ту роль, что ты отведешь для меня. Только не будь больше таким холодным, как вчера, я не перенесу твоего равнодушия.
— Невозможно быть равнодушным к тебе. Я сегодня сорвал важные переговоры, срывался на сотрудниках, бесился.
— Почему?
— Под утро заходил к тебе, видел твои заплаканные глаза, понимал, что это я сделал с тобой. Мне не нужно было к тебе приближаться, я делаю тебе больно и морально, и физически.
— Нет, я ни о чём не жалею. — поцеловала кончики его губ, он подхватил меня на руки, ногами обила его талию. Целуясь, мы добрались до первой двери, это оказалась кухня, он положил меня спиной на кухонный островок.
— Не представляешь, сколько раз за этот год хотел сделать это здесь. Что ж, за исполнения мечт, — снял с меня трусики, широко развел ноги и припал к горячим, мокрым губкам, вызывая стон наслаждения.
Мокрый горячий язык щелкнул по чувствительной точке, дергала его за волосы. Желание, острое и горячее, как перец чили, жжёт изнутри, мозг плавится. Доминик больно впивается в мою попку сильными пальцами и насаживает меня на свой язык.
— Только не останавливайся! — прошу, извиваясь на мраморной поверхности стола.
— Ни за что! М-м-м, моя сладенькая Адель, такая вкусная, узкая девочка, — к языку присоединяются пальцы, доводят до исступления. — Моя похотливая сучка течет только для меня, — грязные слова не обижают, наоборот, возбуждают ещё сильнее. Он продолжает пытку пальцами и языком, хлопает ладошкой по клитору, боль вперемешку с наслаждением корёжит тело, громко выкрикиваю его имя, сотрясаюсь в оргазме, стенки влагалища всё ещё сжимаются, когда он резким толчком проникает в меня, таранит, шлепает по груди, от чего соски увеличиваются в размере.
— Хочу трахать тебя всегда. Черт, ты сводишь меня с ума, Адель. Моя сучка течет только для меня. Клянись, что будешь принадлежать только мне, что только для меня ты будешь такая мокрая!
— Клянусь, — простонала. — Хочу, чтобы меня трахал только ты, хочу чувствовать тебя везде, — облизнулась, зеленные глаза потемнели, стали почти черными. Он засунул указательный палец мне в рот. Обняла его руку ладонями, облизывала, всасывала, представляя, что это его член.
— Ох, черт, Адель. — глаза Доминика закатились от удовольствия, он почти до конца входил и выходил в мое лоно.
— Да, мой господин. — с трепетом поцеловала его руку. — Трахните меня, как хотите.
— Ты сама напросилась, — он повернул меня на живот, согнул ноги в коленях, мои пятки касались попы, мышцы напряглись. Он снял кожаный ремень. Звонкий звук шлепка разнесся по кухне. Доминик воткнул в меня член и замер, сжимала его мышцами, за что получила шлепок по попе.
— Не смей, я так быстро кончу, а я хочу долго мучить тебя. — он затянул мои ноги, вместе с руками двумя петлями. Это напоминало тот день, когда он привел девушку и трахал, пока я пряталась за шторой.
— Когда ты подглядывала за нами, мечтал, что трахаю тебя, представлял, что это ты стонешь подо мной, он потянул одной рукой за ремень, державший мои конечности, другой за волосы, и насаживал меня на себя, громко рыча.
— Сука! Как хорошо!
— Ещё! Мой господин, не жалейте меня, — рука отпустила волосы, прижалась горящей щекой к холодному мрамору, его пальцы ползли вниз, его член не двигался во мне, и это сводило с ума. Палец обвел узкое отверстие попки.
— Не жалеть, говоришь? — он пошевелил бедрами, застонала протяжно, волнующе.
— Доминик… прошу… еще…
— Хорошо. — он вогнал палец в мою попку, дернулась, но ремни не позволяли соскочить с него. Он двигал пальцами то в одном темпе с членом, то в разных. Наслаждение было другое, тягучее, крышесносное, и я ловила кайф. Хочу чувствовать его везде.
— Завтра трахну тебя ещё сюда, — мне бы испугаться, но тут он рыкнул и запульсировал во мне, семя ударами изливалось во мне, закричав, кончила вместе с ним.
Сил не было, но желание росло с новой силой. Доминик развязал ремень, только сейчас поняла, что было больно, на руках и ногах остались отпечатки от ремня. Доминик, хмурясь, растирал их.
— Прости, — виновато посмотрел на меня. — Я зверь.
Сев на столешницу голой попой, обняла его торс ногами, набухающая головка вновь упиралась мне между ног.
— Тебе не за что извиняться, мне понравилось, и следы на коже тоже нравятся. Это знак, что я принадлежу тебе.
Впилась в его губы, ёрзая по члену горячей плотью. Я превратилась в нимфоманку, теку после того как он трахал меня.
— Нет, Адель, тебе будет больно. — он попытался отодвинуться, я не дала, сжала сильнее скрещенные ноги, расстегнув пуговицы на брюках, сняла их, сама насаживалась на член. Он припал к моей груди, страсть поутихла, и теперь мы неспешно наслаждались объятиями, невесомыми поцелуями.
Он врёт, или не понимает, что любит меня, я видела это в его глазах, как он осторожно двигается, боясь причинить боль. Он! Доминант, садист, который наслаждается, делая другим больно, был нежен. И когда он излился в меня, ещё раз прошептала:
— Люблю.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Доминик
Моя семья никогда не знала, что такое голод, нехватка денег. Я учился в лучших заведениях, меня постоянно окружала прислуга, друзья. Другим казалось, что я самый счастливый человек на земле. Они просто не знали, что творится в моём доме за закрытыми дверями.
Требовательный, властный отец диктовал мне, как я должен жить, где должен учится, с кем общаться. За малейшую провинность получал по полной, вплоть до шестнадцати лет. Усиленно тренировался, я не мог быть слабым, покорным. Терпеть побои отца, а потом улыбаться людям? Я презирал себя за трусость.
…Однажды поздно вечером я вернулся от девчонки. Отец ждал в гостиной, ноги его были скрещены, одну руку он положил на спинку антикварного дивана, в другой держал плетку.
— Иди сюда, — позвал ледяным голосом отец. Меня, как лавиной, накрыл гнев, придавая сил, я знал, что меня ждёт дальше.
— Повернись ко мне спиной.
— А если не повернусь, то что? — черная бровь поползла вверх.
— Ты перечишь мне? Почувствовал себя взрослым? Ты вернулся позже положенного времени.
— И что? У меня были свои дела, — скрестил руки на груди.
— От девки?
— Я бы её так не называл, но ты прав.
— Ты должен учиться, получить лучшее образование, чтобы потом управлять моей компанией. А не тратить время на какие-то глупости.
— Я и учусь. Тебе пора заканчивать хлестать меня, я вырос и смогу ответить, — отец взорвался.
— Сучонок! — ударил плёткой по груди, боль была такой силы, будто это не плётка, а раскаленное железо. В следующий раз, когда отец замахнулся, я перехватил его руку, забрал плётку.
— Ты столько раз бил меня, хочу вернуть тебе долг, отец.
Свист…
Удар…
Отец взвыл, упал на пол, с него моментально слетела вся спесь, он выглядел жалко, заслонял руками лицо. Его я так долго боялся?
— Ты, видимо, никогда не пробовал плётку, что ж, я передам тебе всю гамму чувств, что ты так щедро выдавал мне.
